Я поставила свою скрипку Страдивари на землю и спустила до пояса платье, оставшись в кружевном белье. Джулиан склонил голову набок, беззастенчиво рассматривая меня, а Коула бросило в жар.

– Этого я уж точно делать не стану! – Он затряс головой, когда я вытащила из ножен его навахон и, заставив взять, повернулась к нему спиной. – Я не буду…

– Будешь. Ты – часть ритуала. Пожалуйста, Коул.

Мой голос дрогнул, как дрогнула и его рука, когда он поднес лезвие к моим голым лопаткам. Джулиан, стоящий напротив, судорожно вздохнул… И улыбнулся. Неловко расстегнув протезом свою рубашку и нечаянно оторвав несколько пуговиц, он скинул ее, дожидаясь своей очереди.

– Не бойся, Коул, – приободрила я и услышала, как он коротко вздохнул, прежде чем холодное лезвие наконец воткнулось в кожу, впуская магию и выпуская кровь.

Была ли то связь атташе, приковавшая его волю к моей, или же такой была та безграничная любовь, что в сказках разрушает любые чары? Как бы то ни было, но Коул не мог ослушаться. Превозмогая отвращение к себе, он увел меч в сторону, вырезая круг и на моем теле, и на моей душе – клеймо, которое я знала с детства.

Солнце, разделенное пополам.

Глаза Джулиана удивленно округлились. Работа навахона, рисующего на моей спине проклятый знак, едва вызывала дискомфорт. Все это было лишь жалким эхом той боли, которую мне довелось пережить, будучи запертой в башне. Ведьмы показали мне, что есть боль на самом деле: когда тебя рвут на части, калечат и увечат, используют твое бесправное тело, как хотят, а затем предают огню за то, чего ты не совершала. То, что делал со мной сейчас Коул, и отдаленно не напоминало те пытки. К тому же никто не резал людей так нежно, как это делал он, стирая каждую струйку крови, будто вымаливая прощение. Он хорошо помнил то солнце, оставленное на телах десятка новоодаренных ведьм в Берлингтоне, а потому и выводил его так безукоризненно. Последний луч протянулся до ребер, а затем Коул разделил солнце на две симметричные половины одним точным и быстрым взмахом. Я закрыла глаза и, прислушавшись к ощущениям, выдохнула – все было готово.

– Кровь не останавливается, – сипло прошептал Коул мне на ухо, и его расширенные черные зрачки почти проглотили ореховую радужку.

– Ничего страшного, – утешила Коула я, погладив его тыльной стороной ладони по щеке, заляпанной красным. – Так и должно быть. Пусть бежит.

На дрожащих ногах он подошел к Джулиану, но быстро пришел в норму, встретив его глумливый взгляд. С ним Коул так не церемонился: его рука с навахоном порхала, рассекая плоть невыверенными безразличными движениями. Джулиан рычал: привыкший причинять боль другим, он никогда не испытывал ее сам, а оттого едва терпел.