У меня голова идет кругом. Билли совсем не тот невинный агнец Божий, которым я себе его представляла. Он купил то сапфировое кольцо вовсе не для Кейт. Она была лишь его хранительницей, неким промежуточным звеном. И вот теперь оно у своей законной владелицы. Когда он сказал Рут, что не мог оставить в доме Метьярдов ее одну, то он имел в виду вовсе не Кейт! Он говорил о Нелл! Вся его забота была всегда прежде всего о ней! Они задумали это убийство уже очень давно.

Это он дал ей денег на ночлежку. И они заранее сговорились, где Билли остановит свою повозку в день казни миссис Метьярд. И Нелл изо дня в день неуклонно шла к своей цели, а Рут использовала как козла отпущения.

Головокружение, с которым я еле встала сегодня с постели, только усиливается. В глазах у меня все расплывается, словно в кривом зеркале. До меня еле долетает голос бакалейщика, отвечающего на вопросы обвинителей.

В своем магазине он видел и Нелл, и Рут. Он сам за прилавком не стоит, у него есть для этого приказчик. Затем он пускается в пространное пояснение состава пропитки липучек от мух. Суть сводится к тому, что если липучка эта покупается нарезанной на квадратики, то количество раствора, которым пропитан один квадратик, содержит три четверти грана мышьяка. И мышьяк этот можно вытянуть из этих квадратиков, замочив их в воде.

Папа решительно тянет меня за рукав.

– Пропустите! – кричит он. – Моей дочери срочно нужно на улицу, ей дурно!

Может быть, это игра моего воображения, но мне кажется, что отец в этот момент намного бледнее меня самой. У него такой вид, словно его поймали с поличным.

– …очень опасное вещество… – продолжает свои рассуждения прокурор.

– Да, именно так. Поэтому я заставляю приказчиков записывать всех тех, кто покупает липучки, в журнал. Они записывают имя, дату и адрес.

Судья берет в руки журнал и начинает его листать.

Люди, ворча, расступаются перед нами, не желая пропустить ничего важного. Наше место тут же занимают две пожилые полные дамы. Да, мне нездоровится, но я совсем не желаю покидать зал заседания. У Рут ведь нет никого, кроме меня. И больше никто здесь не пожалеет ее.

Чуть хуже, но я все еще слышу то, что происходит в зале суда.

– Скажите, мистер Нэзби, сколько раз в вашем журнале упомянуто имя Элеоноры Суонскомб?

– Ни разу.

– А имя Рут Баттэрхэм?

Ответ бакалейщика на этот вопрос я уже не слышу. Папа силком вытаскивает меня из здания суда на улицу.

Я чувствую, что у него дрожат руки, и, судя по запаху, он весь в поту.

– Это было ужасно, Дора! – набрасывается он на меня. – И почему тебе взбрело в голову присутствовать на заседании именно по такому ужасному делу?