Поначалу, когда Тейт был новым приобретением Бенджи, ему казалось, что нет ничего хуже исследовательского интереса, с которым тот изредка дотрагивался до его щеки. Тогда в глазах Бенджамина горела жажда познания ребенка, пожелавшего выяснить, что будет, если оторвать у насекомого лапки и крылья. Но его основанная на любопытстве жестокость сменилась на осознанную слишком быстро. Бенджи все больше нравилось смотреть, как напрягается горло Тейта, когда он хочет сказать что-то и не может, как потеют его виски, сдавливаемые чужими горестями, а грудь ходит ходуном, пытаясь выкачать наружу все, что Тейт неспособен был в себя вместить. Чем яростнее Тейт сопротивлялся, тем больше Бенджамин наслаждался зрелищем. Однажды, забыв об осторожности, он приблизился к лицу Тейта вплотную, будто надеясь разглядеть в нем остатки своей человечности. За что и поплатился сломанным носом.

Тейт думал, что Бенджи разозлится и это хоть немного собьет с него спесь. Но ни того ни другого не произошло. Бенджи не был зол – он был доволен. Словно уже давно выиграл приз, но только теперь смог оценить его по достоинству. Удивленный и обескураженный, он стоял и смеялся, даже не пытаясь вытереть нос, с которого падали на ковер тяжелые капли крови. Тогда Тейту казалось, что невозможно ненавидеть сильнее. Он смотрел на смеющегося Бенджи и мечтал о том, чтобы все вокруг умерли. Но даже тот, прежний Бенджамин был в тысячу раз лучше нового, который лениво тянул к Тейту руку, не оборачиваясь и не прекращая оживленной беседы. Который скидывал в него всю свою грязь машинально и рассеянно, будто Тейт и вовсе не был человеком. Будто он был бездушным и бессловесным, ничего не стоящим куском протухшего мяса.

Провалившись в воспоминания, Тейт не сразу заметил, что асфальтовая крошка сменилась настилом из облетевшей листвы, хотя ноги в старых кроссовках уже утопали в нем по самые щиколотки и сухие листья, шурша, волнами обтекали и щекотали участки открытой кожи. Лишь когда подкравшаяся незаметно тишина оборвалась о хрустнувшую поблизости ветку, Тейт опомнился и обнаружил себя посреди хорошо знакомого желтого моря, из которого вырастали и кренились друг к другу стволы высоких деревьев.

Его сердце настороженно стукнулось о ребра. Неприметная днем, в ночное время рощица выглядела непроходимой чащей, сотканной из теней и лунного света, теряющегося в понуро склоненных ветвях. Их нестройное покачивание на ветру и устремляющееся вдаль эхо, которым отдавался малейший звук, вызывали необъяснимую тревогу. Почему-то Тейт не замечал этого, пока не оказался здесь с Агнес после наступления темноты. Агнес шла впереди – ее бирюзовая куртка уже не терялась в буйстве красок, и взгляд мгновенно сфокусировался на ней, как на живой мишени. Будто нарочно подгадав момент, Агнес обернулась: