Дождавшись, когда Умила уснет (та все никак не желала ее отпускать, провоцируя все возрастающую досаду), Маша к себе не пошла, а спустилась по скудно освещенной лестнице в правое крыло, где находились комнаты Вольгерда.

Окутанный тишиной дом и его обитатели давно уже погрузились в дремоту, за исключением нескольких человек в помещении для охранников, которые пили кофе-стимулятор и следили за периметром, изредка совершая обход территории. Вольгерд тоже пока бодрствовал, и Маша это чувствовала. Она решила с ним поговорить, несмотря на поздний час.

В коридоре первого этажа было совсем темно, и она невольно замедлила шаг. Это и спасло от прямого столкновения с женщиной, выходившей из знакомой двери.

Стараясь производить как можно меньше шума, неизвестная выскользнула из Вольгиных покоев и на цыпочках поспешила прочь. Маша юркнула за угол и прижалась к стене, не желая, чтобы ее увидели.

Ее охватила дрожь, но вовсе не от испуга, а от недоверия и быстро нарастающего возмущения.

«Кто посмел? Ночью! Тайком!» – В ее голову отчего-то пришли исключительно греховные мысли, хотя сама она, пробираясь в спальню мужчины, минуту назад об этом совершенно не задумывалась.

В самый последний миг и с невероятным напряжением сил, Маша успела поставить перед собой ментальный барьер, отгораживаясь им от такой же, как она, крадущейся в полутьме и не желающей, чтобы ее заметили посетительницы. Когда та добралась до лестницы, в свете тусклых лестничных ламп Маша опознала Веру Коляду и еще сильнее вжалась в стену, в самую тень.

Вера, конечно, имела право навещать своего пациента в любое время дня и ночи, но сейчас при ней не было докторского чемоданчика, и Маше это совершенно не понравилось. По ее мнению, подкрепленному таким «неоспоримым доказательством» как пустые руки, Вера вела себя, будто она шпионка или любовница, причем Маше привиделось, что последнее более вероятно. Вера с огромной симпатией вспоминала Вольгерда, думала о его ироничной улыбке и рисовала в воображении непослушную прядь, падающую на высокий лоб, и подглядывавшая за ней Маша ужасно разозлилась. Умом-то она, конечно, понимала, что совершает глупость, подозревая Вольгерда и Веру, но сердце, не прислушиваясь к доводам рассудка, моментально сжалось от болезненной обиды.

В ушах у Маши зашумело, как от близкого обморока, а лестница, нависающая над головой, начала расплываться и покачиваться. Она прерывисто и глубоко задышала, пытаясь восполнить нехватку кислорода и остановить вращение стен. Ей пришлось прикрыть рот руками, чтобы Коляда ничего не услышала и не пошла выяснять.