Последнее было небрежно начеркано карандашом на полях страницы, и на этом заканчивались записи в последней из тех тетрадей, что принесла Машенька. Из гулких коридоров неслись голоса, и сейчас мне казалось, что это перекликаются призраки каких-то древних химер. В воздухе понемногу начинали распространяться робкие ароматы тепла, жизни и кухни. Голова была тяжелой; хотелось чего-то грубого, осязаемого: омлета, влажных взглядов Дуняши или даже скабрезных анекдотов от Петьки, только чтобы убедиться в том, что мир по-прежнему материален и не слишком изменился с тех пор, как я уселся за чтение. Вопросов, как водится, у меня было куда более, чем ответов – а может быть, что и наоборот, – но теперь я знал главное, то, зачем явился в Усадьбу: так называемый Компендиум Гильдии существует и он находится здесь.
* * *
Я кое-как перетерпел завтрак, поднялся к себе, не раздеваясь, упал на кровать и мгновенно уснул. Во сне я стоял у стены Усадьбы рядом с северной террасой и застекленными дверями Большой гостиной; по камням вверх по стене и рядом с ней вились густые заросли дикого винограда. Леонид Иванович Зильбер, в низко надвинутой на глаза старомодной шляпе, лицом похожий на Петера Штумпфа, держал в одной руке раскрытую книгу, а в другой сжимал большой, жуткий серп, которым со свирепой энергичностью орудовал, бормоча недовольно:
– Да кто же это все насажал! Кто это насажал!
К моим ногам летели срезанные ветки и лозы, тяжелые от крупных, блестящих, налитых светом и жизнью виноградин. Едва касаясь земли, ягоды чернели и сохли, а Зильбер продолжал безжалостно резать.
– Кто же насажал это, кто насажал…
В редеющих зарослях виноградной лозы я различил одну, непохожую на остальных: она извивалась вдоль стены, как змея, и на ней серебрился единственный плод.