Я лежала на полу, сжавшись, пытаясь хоть немного согреться, и вокруг моей головы было черное облако. Мне казалось, я его вижу, хотя в камере было темно — ни окон, ни щелочки, в которую мог бы пробиться свет из коридора. Но черное облако было — реальное, почти осязаемое, оно сопровождало меня с того момента, как доктор Эйсуле сняла металлическую пластинку с основания моей шеи. С тех пор я не могла сосредоточиться, не могла думать. Я даже не могла понять, почему Карим сказал, что я ни с кем не связывалась. Решил защитить меня? Или он сказал правду? Что, если разговор с Коди — плод моего воображения?

Об этом нельзя было думать. Если я допущу, что это правда, то мне конец. Я должна верить, что Коди уже далеко отсюда.

Дверь распахнулась, и я попыталась отползти в сторону, пока меня снова не окатили водой.

— Встать, — сказал мужской голос, и чей-то ботинок врезался мне под ребра.

Всегда надо вставать. Всегда надо выполнять приказы — это я усвоила. Тогда будет не очень больно. Оскальзываясь на мокром полу, я поднялась. На фоне светлого прямоугольника дверного проема выделялся черный силуэт. С его последнего визита прошел час. Или день. В темноте не было времени.

Я никогда не знала, когда именно они придут. Мне оставалось только лежать в темноте и ждать, каждую минуту ждать, что за дверью раздадутся шаги. Если меня заставали спящей, то били сильнее, поэтому я перестала спать. Через некоторое время пространство вокруг меня наполнилось звуками и образами, которых не существовало в действительности. Я понимала, что это, понимала, почему слышу, как кто-то зовет меня по имени, почему вижу вспышки в темноте, но они все равно казались пугающе реальными.

Сидя в темноте, я раз за разом повторяла себе, что это не навсегда, что выход найдется, и вспоминала однажды попавшиеся мне среди учебных документов правила поведения в плену. Быть спокойной и вежливой, не лгать — по микродвижениям враг поймет, что ты скрываешь, не говорить правды, кроме имени и звания, не смотреть в глаза. Остальных я не помнила.

Несколько раз темнота вдруг заканчивалась — под потолком вспыхивали яркие лампы, такие яркие, что я слепла. Пока они горели, я все время думала, что это значит, зачем они включили свет, кто на меня смотрит и что хочет увидеть, — а потом я снова оставалась в темноте, с зелеными пятнами перед глазами.

— Руки! — приказал сержант Дале.

Я вытянула руки вперед и зажмурилась. На запястьях темнели свежие следы от наручников и ударов.

Они никогда ничего не спрашивали, не пытались узнать, какую диверсию я планировала, зачем пришла сюда и кто мои сообщники, не говорили, что со мной будет. Просто делали то, что считали нужным.