Носильщики остановились у северных ворот.

— Мы поговорим вечером. Отдыхай, — сказал Алекос, выходя.

В воротах его ждала коляска. Евгения махнула рукой — носильщики зашагали к ее дому.

Она поела и поспала, сходила в баню и потом просто лежала на диванчике в гостиной, с конфетницей в одной руке и книгой в другой. Алекос пришел еще до ужина, удивив ее: ей не часто приходилось видеть его у себя два дня подряд. В одиночестве она обошлась бы без ужина, но теперь пошла вместе с ним в столовую, заново отделанную в золотистых и светло-зеленых тонах, с веселыми занавесками там, где при Райхане мрачно свисали в постоянном желто-красном свете ламп тяжелые шторы.

— Вот что я хочу тебе сказать, Эви, — заговорил Алекос после ужина, когда они еще сидели за столом, допивая остатки мятного ликера. — Ты слишком серьезно ко всему относишься. Стоило ли всю ночь возиться с этой женщиной? Тем более, что ты не была уверена, достойна ли она этого. Могу предположить, что если б она действительно была достойна, ты вытащила бы ее с того света, даже если б пришлось самой измучиться до полусмерти. Догадываюсь, что ты во все вкладываешь столько сил. Я помню, какой увидел тебя впервые, — мне давно не приходилось встречать человека на таком пределе душевного истощения.

Евгения растерянно смотрела на него, не зная, что сказать.

— Для чего же дан мне этот дар, если я не стану использовать его по назначению? — спросила она наконец.

— Что ты можешь знать о его назначении? Тебе всего тридцать лет. Ты учишься очень быстро, не могу это не признать, — сам я в тридцать лет и не догадывался, на что способен. Но ведь это только начало, — он откинулся на высокую спинку стула, пристально взглянул на нее. — Еще столько всего тебе предстоит постичь — возможность мыслью управлять тысячами людей, летать подобно птицам, видеть сокрытое! И вместо того, чтобы развивать свои способности, ты наизнос работаешь ради людей, которые этого не стоят. Когда Кафур сказал мне, что ты жива, — вспомнил он, — я попытался найти тебя и нашел спящей в лесу. Я заглянул в тебя и увидел одну лишь боль. Нужно больше ценить себя, Эви. Не ты для мира — мир для тебя!

Она взглянула на него все с той же болью — неужели он думает, она так мало любила своих близких, что могла не горевать по ним? И сказала другое:

— Но я умела летать. Это случилось давно, еще лет семь назад. У меня неплохо получалось — я летала над Киарой и над полями… Но решила, что это плохо сочетается с… с тем, в чем ты меня сейчас упрекаешь, и отказалась от полетов.

Алекос едва не поперхнулся ликером.