— Свет… более милосерден.
— Не ко всем, — Анна все же поднялась. — Садитесь. Я… принесу чего-нибудь.
— Не стоит. Сидите. Вам… тоже нужен отдых.
Он упал в соседнее кресло и запрокинул голову, скривился, будто от зубной боли.
— Не обращайте внимания…
— Не буду, — солгала Анна. И чтобы пустота не была столь тягостной, продолжила. — Отец… был неплохим целителем. Может, не самым лучшим. Но и далеко не худшим. Его ценили. Уважали. А еще выпивали до дна… каждый день почти.
Она не любила вспоминать о той своей жизни, и отнюдь не потому, что было в ней что-то дурное, скорее сама эта жизнь была на редкость уныла и обыкновенна. Да и время изрядно подправило память, теперь все воспринималось иначе, будто бы со стороны.
— Он не умел отказывать. Теперь я знаю, что эта беда многих целителей. Они тратят свой дар, а когда не хватает, то и жизненную силу.
Аргус положил голову на колени, и Анна провела ладонью по сухой чешуйчатой шкуре его.
— Отец иногда говорил, что устал.
— Вам?
— Своей сестре. Или тетке. Или… не знаю, кем она приходилась. Она жила с нами, помогала матушке вести хозяйство. Точнее в последние годы его и вела, потому что матушка ушла в молитвы, но… не о ней.
…запах щей из кислой капусты.
И кисловатый — опары, которая подходила, прикрытая чистым полотенчиком. Мухи на медовых лентах. Банки, выстроенные по высоте.
Красные руки.
Голос грубоватый. Мол, чего тебе? Скоро все снедать посядут, так что терпи…
— Я редко видела его пациентов. Отец не принимал на дому, как это делали многие. Он говорил, что ему и больницы хватает… он и вправду проводил там почти все время. А приходил утомленный. Иногда приносил цветы или вот, помню, ящик апельсинов. Я их в жизни не видела и до того они вкусными показались, что я объелась. Высыпало меня, конечно, знатно…
— Не люблю апельсины, — голос Глеба был сиплым, надсаженным.
— Я с тех пор тоже. Я ж никому не сказала, стыдно было, да и… без спросу брала. Только руки чесались, я их расчесала до крови. Отец тогда заметил, снял, конечно, быстро, но апельсины не люблю.
Глеб улыбнулся.