— Нет, — Анна провела пальцем по фигуре отца. — Она… часто так делала. Притворялась деревенской безграмотной бабой, особенно, когда хотела позлить маму. Начинала переспрашивать, коверкала слова… постоянно кланялась, так, меленько. Маму это почему-то доводило до слез. Они… не слишком ладили.

Анна положила снимок на стол.

Никанор мог бы сказать… про него и про тетку тоже.

Про то, что он вообще копался в прошлом Анны, хотя и с благими целями.

— Она… далеко живет?

— Как ни странно, но нет. Дивинск. Это верст сто, может, чуть больше.

— Дивинск? Батюшка оттуда родом… как ее зовут, ту женщину? Я… помню фамилию, а вот имя — нет.

— Переслава. Переслава Орфеевна. И да, она вашему батюшке доводилась старшей сестрой. Если вы позволите, я завтра…

— Мы, — оборвала Анна. — Мы завтра. Возьмем мотор и поедем.

— Вы уверены?

— Нет. А вы?

— Тоже нет.

Что ж… в этом, пожалуй, что-то было, как и в молчании, которое никому не мешало. Разве что ветер слегка разочаровался, он точно ждал от людей большего. И вот ночных мотыльков прибыло. Глупые, они летели на свет, не понимая, сколь губителен он.

…Переслава Орфеевна за прошедшие годы изменилась мало. Разве что стала ниже и шире, а так она по-прежнему жаловала широкие платья из темной бумазеи, поверх которых все так же надевала пестрый фартук, а шею укутывала платком.

Платок, кажется, тоже был тем самым, из детства Анны.

— Приперлась, — сказала он, увидев Анну. — Ишь ты… ни стыда, ни совести.

На узенькой улочке алый, пусть и слегка запылившийся мотор, выглядел чуждо, как чуждой была и сама Анна в легком летнем ее наряде. Здесь женщины все еще носили платья в пол, стеснялись поднимать глаза на незнакомых мужчин, но не стеснялись обсуждать незнакомых женщин.

Здесь пахло печным дымом, свежим хлебом и свежим же навозом.

В грязи копошились куры и дети.