Палило солнце.

— Вижу, вы меня узнали, — сказала Анна.

Странно было смотреть на эту женщину сверху вниз, удивительно, до чего жалкой казалась она теперь. А ведь прежде она не стеснялась раздавать затрещины. И щипалась больно, порой без всякой на то причины… и батюшке выговаривала про Анну, а что, не понять?

Глеб держался в отдалении.

— Нового мужика нашла? Как старый попер…

— Почему вы меня не любили? — все вопросы, которые Анна готовила загодя, вдруг растворились, сделавшись неважными.

Старуха отвела глаза.

И губу пожевала.

— Вам ведь недолго осталось, — Анна почувствовала эту близость смерти всей сутью своей, и по тому, как радостно, предвкушающе всколыхнулась тьма внутри, поняла: не ошибается. — Сколько?

— Не твоего ума дела! Ишь… пристают… приперлась… с вопросами… ходили тут, бродили… спрашивали. А чего спрашивали? Знаю я? Ничегошеньки не знаю! Вот вам, — старуха сунула под нос Анне кукиш. — Вот, видала?

И захихикала.

Сейчас она и вправду походила на сумасшедшую. Только Анна не обманулась, покачала головой и спросила:

— А отцу моему вы это расскажете? Там, когда встретитесь?

Переслава Орфеевна зашипела и сгорбилась.

— Он ведь спросит… обязательно спросит.

— Это ты его сгубила! Ты и твоя мамаша-проститутка… чтоб ее черти драли! — старушечий голос разнесся по улице. — Я всегда знала, что не доведет она до добра… со своей любовию… не доведет… когда любят, небось, с другими мужиками не гуляют.

Удивления не было.

И обиды тоже.

— Расскажете? — попросила Анна тихо, и старуха, разом вдруг сгорбившись, сделавшись еще меньше, махнула рукой.

— Идем в хату. И этому своему скажи, чтоб не маячил, не позорил перед соседями. А то ишь… мать потаскуха и дочка в нее…