Потом второй. И не думать о лестнице. Не думать о боли. Нужно просто представить, что Анна плывет по туманному ковру, что…

Она ощутила прикосновение к шее.

И обернулась.

Никого.

И лестница закончилась. Если бы кто-то стоял сзади, то…

– Какая, однако, любопытная девочка… – этот тихий голос раздался над самым ухом, а шею сдавили пальцы. – И какая вдруг неосторожная…

Анна пыталась закричать.

Позвать кого-то… не важно, кого, но… должен же быть кто рядом! Ей обещали… ей клялись, что не позволят…

…а она поверила.

Тело вдруг стало тяжелым, вязким.

– Обопрись на мою руку. Умница… а теперь пойдем… нам здесь больше нечего делать.

Анна не хотела идти, но… не смогла не ослушаться.

– Знаешь, в чем твоя беда, деточка? – голос окутывал, скрадывая иные звуки, обволакивал, убеждал Анну, что в мире остался он и только он, что лишь его ей надобно слушать, что… – Тебе следовало умереть давным-давно. И всем стало бы легче.

С нее сняли маску.

И надели другую. Прижали, позволяя ей приклеиться к коже. И Анна ощутила эхо силы, окружившей ее… маска… зачем…

– Вот так… теперь улыбайся… а вот от этого придется избавиться.

Рубиновый ошейник упал.

– И это лишнее… не поддаешься? Как же с вами все-таки сложно… но ничего, юной деве простительна застенчивость… платье… вот так… красивое… у тебя на удивление неплохой вкус, с учетом той жизни, которую ты вела. Белье тоже… вот это надень.

Анна попробовала не подчиниться.

Она ведь сильная. Ей так говорили, так почему же не выходит? Почему она подобна марионетке в чужих руках? Почему натягивает на себя чужую одежду. Чистую, но… все равно чужую. И ненавидит себя за слабость, руки дрожат.