С родными Ружаны, к ее удовольствию, Свен уже уладил дело: будучи в городце Лютославле, откуда Боголюб забрал последнюю свою жену, Свен договорился с ее отцом и вместо выкупа за невесту уменьшил дань с городца наполовину, в счет своей доли. Лютославичи и не знали, как отнестись к навязанному им родству с воеводой русов – их древлянской гордости, их родовой чести такой союз претил, – но все же смирились, понимая, что видеть дочь боярыней в Киеве куда лучше, чем рабыней, проданной за моря. Они опасались, что это родство навлечет на них обвинение в предательстве, но избежать его все равно уже было невозможно, и оставалось постараться, чтобы дочь заняла как можно более высокое положение. В итоге Свен и Лютославичи договорились обо всем, даже о праве на родовые имена для детей, но об этом Свен пока смолчал.

Веселились недолго: Свену с дороги надо было отдохнуть, а прочих на днях ждал большой княжий пир. На заре Свен проснулся от тихих голосов и суеты женщин: еще до зари Ружана обнаружила, что сорочка ее насквозь промокла, а значит, надо собираться в баню, пока она может идти. Чадо ее не замедлило постучаться в белый свет, словно поняло, что наконец-то может явиться сюда на почетных условиях.

Весь день Свен был занят делами с дружиной и добычей: после его возвращения пришла пора окончательного дележа. Однако лишь половина его мыслей была о делах, и он беспрестанно оглядывался – не идут ли за ним? Не зовут ли?

Позвали, когда начало темнеть. В бане у Днепра, окруженной ноздреватыми сугробами, горели свечи и светильники, отчего в закопченном строении зимним вечером было светло, как не бывало и днем. Довольная Ельга держала на руках сверток; в тканине Свен узнал свою рубаху – ту самую, отцовскую, которую сестра подарила ему весной. Завернутый в рубаху, перед ним был его собственный законный сын-первенец.

По славянским обычаям дитя показывают чужим людям только через три месяца, но у варягов не принято ждать так долго. На следующий же день, на пиру, после того как чары за богов и дедов обошли стол, Свен кивнул Ельге, и та внесла в гридницу дитя. Громкий гул пира утих: сотни гостей со жгучим любопытством таращились на младенца, которого по большей части считали сыном и Боголюба. Ружана понесла, пока жила в женах у малинского князя, и в его доме никто за те полгода не заподозрил, что почтенный хозяин к этому делу не причастен. Боголюб так любил хвалиться перед близкими и перед чужими своей неиссякающей мужской силой, что заподозрить его молодую жену в блуде, не имея твердых оснований, означало бы понапрасну оскорбить главу дома. По Киеву слухи ходили разные: не знающие дела говорили, что Свен собирается растить сына Боголюба как заложника.