— И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, так пьян был. А мне говорят, неси его в реку. Ну, я и отнёс. Долго ли, река то в пятидесяти шагах с горки. Не велика работа, купчишка-то тоненький был совсем.

Снова ропот в зале.

— И ты кинул его в реку? — уточнил председатель.

— Раздел, в лодку положил, отвёз на серёдку и кинул.

— Он жив был?

— А не ведаю, мёртв или спал, я его в реку кинул он и утоп камнем.

— Одежду зачем снял? — спросил Волков.

— Одежду? — привратник снова поворотился к нему.

— Господам говори болван, — заорал Волков, — господам.

— Так одежа-то хорошая у него была, справная, я думаю, зачем её в реку-то кидать, полежит малость, да продам её. Привёз её, да в подвал кинул.

— И что, это вся одежда тех людей, что ты в реке топил? — удивлялся председатель.

— Нет, не всех, не всех, с некоторых одёжу я не брал, рваная или в крови — так не брал, а зачем. Только справную брал.

В зале повисла тишина.

— И сколько же ты утопил людей? — вдруг спросил его обер-прокурор.

— Так, сколько велели — столько и утопил, — даже глазом не моргнув, говорил привратник. — Может, пятьдесят, может, и сто, разве за двадцать лет всех упомнишь.

— Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, — сказал Волков.

— Быть такого не может! — воскликнул председатель городского совета.

— Может, — осмелился с ним не согласился с ним кавалер, — благочестивая Анхен в городе купцов бить до смерти не велела. Только зельем велела поить. И обирать. А коли у купца, какие бумаги были, векселя или закладные с расписками, так его было велено в приют везти. А там уже решали, что с ним делать. Коли бумаги были ценны, так купчишку в реку, чтобы было время бумаги те оприходовать.

— Откуда вы это знаете? — с расторжением спросил обер-прокурор. — Неужто сами видели?

Волков кивнул Сычу, тот пошёл на улицу, а кавалер откинулся на спинку стула, он устал немного, всю ночь не смыкал глаз, спрашивал и записывал, спрашивал и записывал, вернее, записывал монах, но всё равно устал он побольше монаха. И всё у него было записано. Теперь он не сомневался в успехе. Все терпеливо ждали, когда вернётся Сыч. И он вернулся и привёл с собой одну из баб, что взяли в приюте.