– Я не такой уж неумеха, знаешь ли. Раз я так хорошо играю на саксофоне, то и гладить научусь, без риска сжечь дом.
– И вообще, – она меня не слушала, – нельзя стать писателем, лишь пройдя курс писательского мастерства. Нужно, что бы в тебе горел этот огонь.
– Если откажешься от стипендии, я вышибу себе мозги.
– Не мели чушь, милый.
– Вышибу. И почему нет? Как я смогу жить, зная, что загубил твою жизнь?
– Ты не сможешь загубить мою жизнь, Малколм. Наоборот, ты – самая важная и удивительная ее часть.
Амалия никогда не лгала. Не манипулировала людьми. Будь она другой, я бы посмотрел ей в глаза, настаивая на том, что я сделаю себе харакири, хотя знал, что никогда на такое не пойду. Вместо этого я смотрел на отрезанные корочки и делил их на более мелкие части.
– Ты должна взять стипендию. Просто должна. Это лучшее из всего, что когда-либо случалось в нашей жизни.
Я услышал, как сестра положила вилку.
– Я тоже люблю тебя, Малколм, – сказала она после паузы, и какое-то время я не мог ни посмотреть ей в глаза, ни произнести хоть слово.
После того, как мы убрали со стола, она помыла тарелки, а я их вытер, Амалия повернулась ко мне.
– Слушай, а давай испечем овсяное печенье.
– С шоколадной крошкой и грецкими орехами?
– Для мамы и папы мы сделаем их с нарубленными анчоусами и лимской фасолью, чтобы посмотреть на их лица, когда они откусят кусочек. А остальные – с шоколадкой крошкой и грецкими орехами. А потом отнесем тарелку к нашим новым соседям и познакомимся.
Она перечислила все необходимое: противни, миски для смешивания, лопатку, пару столовых ложек, мерный стакан… Поскольку я подозревал, что эта первая из многих проверок, которые позволят определить, можно ли доверить мне паровой утюг, я все запомнил, собрал и принес, ничего не уронив.
Вскоре после того, как мы поставили первый противень в духовку, аромат добрался до гостиной, и мать, оставив телик, подошла к двери в кухню.
– Грязь разводите? – спросила она.
– Нет, мэм, – ответила Амалия.
– А мне представляется, да.
– Только на время готовки. Потом приберемся.