— Ничего. Он сам должен захотеть поправиться. Понимаете, сейчас подорваны его силы, и он устал настолько, что может просто расхотеть жить. Главное, не дать ему это сделать. Надо заставить его снова полюбить жизнь! Пусть рядом с ним всегда будут люди, которых он любит, может, это заставит его бороться с апатией. Если что-то его заинтересует в жизни, то это его вытащит.

Какие пустяки. Мысли ворочались с трудом. Мне был вообще непонятен этот спор. Как будто есть какая-то разница между жизнью и смертью.

— Но почему сейчас?

— Неужели не ясно? Я же говорю, что он держался только на нервах. Пока поход был не закончен, он цеплялся за жизнь. Он считал, что его долг — довести дело до конца…

— …а сейчас всё закончилось.

— Вот именно.

— Энинг! Энинг! — Знакомый голос. — Егор!

Это имя помогло мне набраться сил, и я увидел заплаканное лицо Рона.

— Егор, очнись.

— Рон, прекрати реветь. Мне что, уже и отдохнуть нельзя?

Склонённый надо мной доктор облегчённо вздохнул.

— Говори с ним, говори, мальчик, — прошептал он.

И Рон говорил. Говорил сбивчиво и торопливо, в результате чего половину слов я просто не понимал. Он говорил о моих родителях, о Нарнахе, об Ольге.

— Рон, остановись, пожалуйста, — чуть ли не простонал я. — У меня уже голова болит. Дай поспать.

— Дайте ему поспать, — попросил доктор. — Пусть отдохнёт.

Дальше я уже ничего не помнил. Проснулся я ничуть не отдохнувшим. Только спать не тянуло, а так я чувствовал себя совершенно разбитым.

— Ты как? — Надо мной склонился встревоженный Рон.

— Нормально, — соврал я. — Сколько я спал?

— Почти двое суток.

— Что?! Двое суток?! — Я приподнялся на локте, обнаружив, что лежу на телеге, которая катится следом за другими телегами. Рядом шагали солдаты, которые с тревогой смотрели на меня. — Что со мной, Рон?