– А как мэр Витур Бюгель к вашим идеям относится? – полюбопытствовал Костик.

Революционеры вздохнули.

– Он цинично использует нас в своих целях, – сердито признал Гаврила. – Рабочая Партия нужна лишь тогда, когда надо что-либо взорвать. Очевидно – ни мэр, ни вся городская верхушка обрюзгшая не дадут превратить вольный город в коммуну трудящихся! Максимум – в независимую республику! Но ладно же. Дело земли – вертеться, и наша борьба продолжается!

Фириэль выпила залпом стакан вина и теперь с лёгкой полуулыбкой рассматривала пухлую кучерявую Полистрину, а та в свою очередь бдительно поглядывала на Фириэль сверкающим тёмным взором.

– Мне по нраву ваша неугомонность, – похвалил Кёрт Олясин. – Но пусть люди живут, как им хочется! В мире так много зла и несправедливости, что нет смысла упираться в какие-то идеологические догматы…

– В тебе говорят устаревшие предрассудки, – сказал как отрезал Дануев. – Впрочем, вам такое простительно, вы сизийские империалисты… Но пока одни защищают старые порядки, другие устремлены в будущее!

– Давайте лучше поговорим о еде, – вальяжно предложил Броки. – Вот ты что себе взял, друг мой троллин?

Гудж, который безмолвно и долго, смакуя, ел что-то из глиняного горшочка, поднял косматую голову и отозвался:

– Холодец. Неплохой. Ел такой уже очень давно. Ещё бабушкин, вкусный был.

– Твоя бабушка вкусно готовила холодец?

– Холодец был из бабушки. Это давняя наша традиция. На поминках должно быть какое-то блюдо из тела ушедшего. Последнее прощание. Когда ешь…

– Не рассказывай дальше! – оборвал его Батлер, скривившись.

– А вот мне интересно, – спросил Халямбус. – Насколько у вас в Оркании развит каннибализм, то есть людоедство…

– Людоедство или каннибализм? – уточнил Гудж, прямо взглянув на оформителя.

– А… как вы разделяете?

– Когда люди в войне с Орканией нарушили табу – применили запрещённое конвенцией предков биологическое оружие, орки и олги перестали считать их равными себе. И поэтому да, они ели и человечину… Но совсем не считали это каннибализмом.

– Поэтично! – одобрил Гаврила Дануев. – Но Рабочая Партия полагает всех угнетённых – людьми! Мы люди, хотя мир и сделал нас разными. У тебя кожа зеленоватая, у нас светлая… Полистрина родом аж с юга Чангама, и они там все смуглые. Но мы люди! Мы все братья и сёстры в борьбе.

– Не знаю, вот я лично гном, – пробурчал в сторону Батлер.

– Свяжи меня, опутай, прикуй меня к стене, – негромко, но чисто и мелодично пропела вдруг Полистрина. – Но я не буду жертвой, и рабство не по мне!

– Именно! Мы разные, но делаем одно дело. Может быть, вы и правы, догматы не главное, – признал вдруг поэт. – В конце концов все революционные идеи сводятся к тому, что жить нужно действуя – здесь и сейчас!