— Почему?

Я махнул рукой, стараясь выглядеть беспечно.

— Как когда ты не пустила меня в лесную стражу.

— Когда тебе было десять? — спросила она.

— Да, — я быстро сделал глоток.

— Когда тебе было десять, у тебя было по три-четыре припадка в неделю. Ты хорошо помнишь это время, как и я, — подушки вокруг твоего стула, стая слуг, которая ходила с тобой по замку, запрет на поездки, прогулки, на пребывание на вершине лестницы. В те годы мы пытались понять, как лучше тебя уберечь, дать тебе жить, — она вздохнула. Я не считала тебя неспособным, просто какое-то время у тебя были неудобства.

Я заставил себя смотреть на каньон, было больно, ведь солнце било по глазам. Я опустил взгляд от света.

— Тогда почему ты не позволила мне начать позже, когда припадков стало меньше?

Она посмотрела на меня, и я заметил краем глаза, как ее брови приподнялись.

— Потому что тогда ты уже собирался в университет. Ты писал Кольму год, не сказав мне. Я думала, что ты забыл о скаутах, выбрал другое. И когда ты уехал в Алькоро, в Каллаисе ты был чаще, чем дома.

Я не говорил никому, что переписывался с Кольмом, потому что боялся, что он скажет, что мне лучше остаться дома. Я боялся, что он скажет, что они не могли меня принять. Я боялся, что он скажет, что это слишком рискованно. Я боялся, что он не пустит меня к тому, что я выбрал, решив, что лесная стража вне моей досягаемости. Если я никому не сказал бы, никто и не узнал бы, что мне отказали.

Но он сказал «да», а потом и мои родители, к моему удивлению, согласились. Я ухватился за эти «да», как за последний глоток воздуха в бездонном пруду.

Я пожал плечами как можно беспечнее.

— Мне нравилось в университете и учить моквайский. Я хорош в этом. Но я все равно хотел быть скаутом.

— Хочешь или хотел?

— Что?

— Ты все еще хочешь быть скаутом? — спросила она.

Я поднял чашку.

— Уже поздно, — отметил я поверх края чашки.

— Почему.