Мое лицо вспыхнуло.

— Зачем?

— Потому что так нужно. Все должны, ты не особенный.

— Мама… — я переминался, как маленький ребенок, пригладил спутанные волосы, потирая грязную шею, поправил тунику. Я знал, что она пыталась сделать. Я думал обо всех церемониях, которые подсмотрел, как ребята после ночей в лесу опускались на колени перед ней, и она посвящала их. Я думал о роскоши и символах события — фанфары, серебряные цветочки в резной шкатулке, зеленый шнурок для плеча, и все происходило при других скаутах, впереди стоял ряд Лесничих, а ученике снимал гладкие сапоги, менял их на первые с бахромой, и это был знак, что он выдержал две ночи в лесу.

Я понял, что прошел последнюю часть, и я не горел восторгом победы. Это было неловко.

— Я сделал все это не сам, — возразил я в последний раз. — И я не хочу место в страже из жалости, чтобы людям приходилось все время нянчиться со мной.

К моему удивлению, мама помрачнела.

— Из жалости? Думаешь, я отправила бы кого-то в стражу из жалости? У меня есть слепой скаут и тот, кто не может шевелить ногами, а еще три думают и ведут себя не так, как другие. Я жду от них выполнения работы, и они справляются. Думаешь, я взяла их из жалости?

— Я не это…

— Я беру людей, потому что их навыки подходят для работы и команды, — ее голос был железным. — Ты позоришь всю организацию, думая иначе. Ты должен перестать делать все в одиночку. Никто в страже не делает все в одиночку. У всех есть отряд, товарищи, на которых можно положиться. Даже новички в те две ночи проверки могут позвать на помощь, если попадут в беду. Меня всегда вытягивали из беды. Ты хорошо знаешь, что у тебя есть, но упрямый, когда дело касается того, кто у тебя есть. Ты не один, Веран. Ты не камень в море. Если не хочешь полагаться на других, кто решится положиться на тебя?

Она вдохнула, глядя на меня, а потом продолжила нежнее, но голос остался твердым:

— Тебе решать, Веран, но помни: если хотя бы половина того, что нам рассказала Ларк, правда, то тебя проверили больше, чем любого из моих Лесничих.

Я сглотнул, мысли остановились на Ларк. Ларк обвиняла меня, что я жил в стиле все или ничего. Что нужно было что-то между.

Что-то. Не все, не ничего, а что-то.

Может, в погоне за всем я что-то упустил.

Наконец, я оторвал взгляд от воротника мамы и посмотрел в ее глаза. Она увидела решимость на моем лице, потому что кивнула и указала на землю.

— На колени.

Я опустился на колени.

Мама сняла со своего воротника серебряные цветы.

— Какое имя ты примешь? — спросила она.