И ведь наверняка в бою этом придётся мне лечь, – обозначил я очевидное. – «Чёрная стрела» может старика и не прошибить, это ж я только со слов его понадеялся… а ну как соврал он? И если так оно и выйдет, то знай: бумаги все твои человеческие – у графини в кабинете, ещё с тех времён, как ты Светлым был. Если она под «Убедителем» своим погибнет, так кто-то ж из них её заменит, хотя бы Григорий… вот у него и возьмёшь. Там не только вольная, там ещё и личное дворянство, и по завещанию тебе Чернополье отходит.

Вот только чушь нести не надо, а? – Алёшка взял меня за локоть, крепко стиснул. – Мы ж вместе. И в бой на его сиятельство вместе пойдём, авось не сдюжит он сражаться на две стороны. Я ж всё-таки первого ранга, если ты забыл! Ну а коли упокоит он тебя, так и меня. Придумал же такую дурость: бумаги! Нет уж, как бы там ни сталось, а примем Божию волю вместе, одну на двоих.

Ну и глупо, – хмыкнул я. – Это в тебе прежняя масть говорит, а только надо же иногда и мозгами шевелить. Думаешь, если придётся мне помирать, так уж меня обрадует мысль, что и ты тоже?

Вот и в тебе тоже сейчас прежняя масть разевает пасть, – отбрил меня Алёшка. – О себе думаешь. Да только будет, как я сказал. И вот ещё одно: раз уж можем мы оба рассвета не увидеть, то хочу, чтобы ты знал. Мне всё ведомо, как Даша померла. Отшельник, тварь такая, открыл… тогда, в Сиянии. Мол, крепко у меня рычаг заело, одними волками не вышибить. И всё рассказал… и показал. Но взял с меня слово, что ни тебе, ни его сиятельству мстить не стану. Потому что, сказал, Дашку тем не вернёшь, а месть разъедает душу. А ещё сказал, что меняемся мы, и коли мстишь, то уже не тому. Другой он теперь, лучше ли, хуже…