— Тьфу-тьфу, не накаркать! — Иван Агафонович трижды сплюнул через плечо.

Назвать имя архата арестованные отказались. Ночь они провели в тяжких раздумьях и бесконечных разговорах на повышенных тонах (из-за чего выглядели теперь чрезвычайно вялыми и утомлёнными; вдобавок, Паврин имел синяк под глазом — это надзирателю так надоел шум в камере, что он не сдержался, не проявил должной деликатности, утихомиривая господ-арестантов). Результатом их споров стало безоговорочное признание правоты ведьмака-сыскного. Ведь в отличие от соратницы своей, ни Мыльнянов, ни даже упрямец Паврин, вовсе не относились к числу слепых фанатиков, которые, уверовав во что-то однажды, уже не способны изменить своё мнение в силу неповоротливости ума, и никакими доказательствами их не прошибёшь. Нет, оба партратора были весьма умными молодыми людьми, сохранившими критику и здравый смысл.

Архат смог их убедить, и они пошли за ним, воображая, будто совершают благое деяние. Но даже теперь, когда стало ясно, сколь жестоким было их заблуждение, выдавать властям своего идейного вдохновителя они не желали. Ведь и его мотивы были самыми благородными, и он никому не желал зла. Но что поделаешь, errare humanum est.[64] И если придётся несчастному архату отвечать за свои ошибки перед законом, то не его верные патраторы будут тому виной — примерно в таком духе они довели свою мысль до следствия.

Господин Листунов сделал большие глаза, выразительно взглянул на столичного начальника.

— Нет, ваше высокоблагородие, я решительно не понимаю, о какой деликатности тут может идти речь? Очевидно, что без допроса с пристрастием нам не обойтись! В момент звякало разнуздают! — лихо ввернул он жаргонный оборот, слегка шокировав юного Удальцева: разве можно повторять разные уголовные гадости при начальстве?

Но Роман Григорьевич не обратил никакого внимания на столь вопиющее нарушение субординации.

— Вы так считаете? — задумчиво пробормотал он, глядя в никуда. Вчера папенька обозначил день своей свадьбы, по этой причине Ивенский-младший пребывал в настроении меланхолическом и отрешённом, вести допрос ему вообще не хотелось. Но куда деваться — служебный долг… Ах, покончить бы с этим делом поскорее! — Ну, что же… Удальцев, будьте добры, распорядитесь, пусть готовят пыточную… Кстати мы с вами туда ещё не спускались. Вот и посмотрим заодно, что тут за оборудование. Всё-таки Особая канцелярия — это вам не полицейский участок, наверняка что-нибудь занятное припасли.

— Верно, оно здесь американское! — у Тита Ардалионовича разгорелись глаза. Нет, агент Удальцев вовсе не отличался кровожадностью, и доведись ему присутствовать при настоящем допросе с пристрастием, скорее всего, упал бы в обморок в самом его начале. Просто его всегда влекли технические новинки. — Я читал, американцы большие искусники по этой части! Придумали использовать для пыток силу электричества. Сажают человека в лохань с водой, опускают туда медный провод, по нему от динамо-машины идёт ток, и причиняет несчастному такие невыносимые страдания, что многие лишаются рассудка…