Контора «Петр и Петр» видна от станции, если знать, куда смотреть. Фасад дома – яркий из-за вечернего света, коричневый и кремовый, как корочка выхоженного пряника. И еще «глазурь»: медная вывеска, на цепочке – молоточек. Я неторопливо постукивала им по накладке на двери – и улыбалась, вслушиваясь в переливчатый звон.

Как ни странно, вечером, в крохотном городишке, в темной тихой конторе обнаружился служащий. Правда, открыл не сразу, вид имел сонный, помятый. И сам – не столичный, любезный и без пустой важнявости. Выслушал мои попытки вежливо и длинно поздороваться, смущенно поклонился и сразу пригласил войти, не говорить же через порог. Я шагнула, продолжая пояснения и предъявляя газету. Он – глянул, вдруг проснулся и весь подобрался! Глаза хищно вспыхнули. Служащий протащил меня через прихожую, впихнул в зал для гостей, отобрал сумку и замер, прижимая её к груди, как законную добычу.

– Никуда не уходите. Никуда!

Прокричав это, он умчался, и сумку унес. Охнул уже на улице, вернулся, поставил сумку в уголок и снова убежал, резвее прежнего.

В конторе не горела ни одна свеча, за окном зрел тишайший вечер. Утонув в кожаном кресле, я уютно задремала с полуприкрытыми глазами. Улица медленно делалась розовой и золотой, в стеклах домов напротив плескался жидкий огонь заката. Ветерок нагонял туман, липы перемешивали его темными лиственными лапами… Сквозь сон думалось, что город словно для меня создан, я сейчас Липова, и кругом – липы. И сезон наилучший, липам предстоит долго густеть-расти до цветения, лето едва народилось, а я люблю это время молодой сочной зелени. Все сильнее хотелось остаться в чудесном городке надолго, чтобы увидеть вечер, когда туман сделается медовым. Ничто так не кружит голову, как сладкий липовый цвет.

Звук резкого дыхания, топот ног. Кому неймется? Разве есть причина спешить в такой вечер, здесь… Ах, да: я пытаюсь наняться на работу! Пора очнуться.

– С ума сошла! Ночь вот она, а ты без крыши над головой, пора бы и поволноваться, – шепотом отругала я себя. Поправила волосы, села ровно.

Первым вбежал знакомый служащий, увидел меня, выдохнул и откинулся на стену, словно ему только что объявили помилование от смертной казни. Следом ворвались двое, крепкий парнишка лет двадцати и крупный мужчина, годный ему в отцы. Оба светловолосые и светлоглазые настолько, что и в сумерках родственность очевидна.

– Здесь она, – невежливо ткнув пальцем, сообщил служащий. – Не ушла.

– Приезжая, – сразу решил старший из прибывших. Рухнул в кресло напротив. – Ох ты ж! И врать некстати, и правду враз высказать никак.