Столько всего в нём изменилось. Корабб больше не верил в правое дело. Уверенность, определенность – это иллюзия, просто ложь. Фанатизм – яд для души, и первой жертвой в его бесконечном списке значилось сочувствие. Кто может говорить о свободе, если его собственная душа скована цепями?

Теперь он наконец, кажется, понял Тоблакая.

Но слишком поздно явилось это великое откровение. И вот – я умираю мудрецом, а не глупцом. Есть ли разница? Я ведь всё равно умираю…

Нет, разница есть. Я её чувствую. Суть в том, что я сбросил цепи. Сбросил!

Надсадный кашель, затем:

– Корабб?

– Я здесь, малазанец.

– Где? «Здесь» – это где?

– В нашей могиле, увы. Прости, все силы покинули меня. Собственное тело меня предало. Прости.

На миг тишина, затем тихий смех:

– Не важно. Я был без сознания – ты должен был меня оставить. Где остальные?

– Не знаю. Я тащил тебя. Мы отстали. А теперь и заблудились. Вот и всё. Прости…

– Да хватит, Корабб. Ты меня тащил? Теперь понятно, откуда синяки. И сколько? Как далеко?

– Не знаю. День, наверное. Пришёл тёплый воздух, но затем вновь холодный – словно дыхание, он катился над нами, но какое дуновение было вдохом, а какое – выдохом? Не знаю. А теперь ветер стих.

– День?! Ты с ума сошёл? Почему ты меня не бросил?

– Если бы я так поступил, малазанец, твои друзья меня бы убили.

– А, вот оно что. Но, знаешь, я тебе не верю.

– И ты прав. Всё просто. Я не мог.