Что ж, пришлось немного сгустить краски. Неважно, получилось достаточно убедительно и помогло добиться нужного результата.
Он огляделся по сторонам, пытаясь сориентироваться. В этом мире одно направление было ничем не лучше другого. Кроме, конечно, треклятого моря.
Призрак оставил позади разрушенные статуи – по обнажённой, глинистой земле шагала одинокая, почти бесплотная фигура. Такая же кривоногая, как и при жизни.
Смерть ведь ни единой детали не забыла. И уж точно никакого искупления не приготовила павшим.
Искупление приходит от живых, а не от мёртвых, и Вал прекрасно знал, что его нужно ещё заслужить.
Она начала кое-что вспоминать. Наконец-то. Столько времени спустя. Мать, маркитантка, раздвигавшая ноги для солдат Ашокского полка, прежде чем их отправили в Генабакис. А когда солдаты ушли, она просто взяла и умерла, будто без них могла только выдыхать, но не вдыхать, а ведь жизнь даёт то, что вдыхаешь. Вот так вот. Умерла. А дочь осталась одна, никому не нужная, никем не любимая.
Безумные жрецы и отвратительные культы, а для девочки, рождённой такой матерью, – лагерь маркитанток. Всякий путь к независимости приводил в тупик или оказывался на деле лишь ответвлением главной, накатанной дороги, той, что идёт от родителей к детям – теперь ей это было совершенно ясно.
А потом Геборик, Дестриант Трича, вытащил её – прежде, чем она сама стала только выдыхать – но нет, до него был Бидитал с его дарами забвения, его шёпот, обещания, мол, земные страдания – лишь этапы превращения куколки, а в миг смерти явится слава, расправит свои радужные крылышки.
О, это было обольстительное обетование, и тонущая душа вцепилась в него, как в грузило, опускаясь всё ниже – к смерти. Когда-то она мечтала сама резать юных, большеглазых послушниц, брать нож в руку и безжалостно отсекать наслаждение.