Светлый фон
Страдание не терпит – не выносит! – одиночества; и в этом желании делиться нет и тени альтруизма. Эгоизм кормится злобой, а всё остальное отбрасывает.

За свою короткую жизнь она видела слишком много, чтобы поверить в любую другую проповедь. Бидитал любил боль, и эта любовь питала в нём потребность дарить другим бесчувствие. А бесчувствие в нём самом позволяло дарить боль. Ну а искалеченный бог, которому он якобы поклонялся… что ж, Увечный знал, что ему никогда не придётся держать ответ за свой обман, за лживые обещания. Он ведь отыскивал жизни, которые больше никому не принадлежали, и потому мог свободно выбрасывать тех, чьими жизнями воспользовался. Она поняла, какое это изысканное рабство: вера, главный постулат которой невозможно доказать. Такую веру не убьёшь, не задушишь. Увечный Бог всегда найдёт множество смертных голосов, которые станут повторять его пустые обещания, а внутри его деспотичного культа будут процветать зло и скверна.

Вера, обусловленная болью и чувством вины, не может провозглашать моральную чистоту. Вера, укоренённая в крови и страдании…

– Мы – павшие, – вдруг сказал Геборик.

Насмешливо ухмыльнувшись, Скиллара забила «ржавый лист» в трубку и затянулась.

– Жрец войны такое и должен говорить, верно? А как же великая слава, которую можно обрести в жестокой бойне, старик? Или ты не веришь в необходимость равновесия?

– Равновесие? Это иллюзия. Будто пытаешься сосредоточиться на одном-единственном лучике света и не обращать внимания на остальной его поток – и на мир, который он освещает. Всё вечно пребывает в движении, всё изменяется.

– Точно как эти треклятые мошки, – пробормотала Скиллара.

Резчик, который ехал перед ними, оглянулся.

– Об этом я как раз думал, – сообщил он. – Это ведь трупные мухи. Мы что, едем к месту какой-то битвы, как вы думаете? Геборик?

Старик покачал головой, его янтарные глаза на миг вспыхнули в послеполуденном свете.

– Я ничего такого не чувствую. Земли впереди такие же, как и здесь.

Они подъехали к широкой долине с редкими скоплениями мёртвого, пожелтевшего тростника. Сама земля стала почти совсем белой, потрескалась, точно разбитая мозаика. Тут и там виднелись горки, сложенные, похоже, из палок и тростника. Оказавшись на краю долины, они остановились.

Ветер вынес на край мёртвого болота рыбьи кости, рассыпал их ковром под ногами. На ближайшем кургане виднелись птичьи кости и остатки скорлупы. Болота эти умерли внезапно, когда птицы только начали гнездиться.

В долине кишмя кишели мухи, поднимались с земли жужжащими тучами.

– Нижние боги, – проговорила Фелисин, – нам придётся её проехать?