Меня так и подмывало спросить про семью, родных, но инстинкт советовал повременить.

– Джексон будет счастлив видеть вас у себя, – улыбнулся Ник. – Надеюсь, вам понравится.

– В крайнем случае привыкнете, – вклинилась я. – Меня поначалу тошнило от Лондона, но после встречи с Джексом все разительно переменилось в лучшую сторону.

– Ты не англичанка? – встрепенулся Зик.

– Ирландка.

– Я думал, лишь единицы пережили Мэллоуновские восстания.

– Мне повезло.

– Печально, – вздохнул паренек. – Ирландская музыка такая красивая. Ты знаешь песню революционеров?

– Про Молли Мэллоун?

– Нет, другую. Ее пели уже после, когда оплакивали погибших.

– «Тлеющая заря»?

– Она самая. – Зик помешкал и робко спросил: – Не споешь для меня?

Мы с Ником расхохотались. Парнишка покраснел до корней волос.

– Прости, глупость брякнул. Просто хотелось услышать песню в правильном исполнении. Если тебе, конечно, не трудно. Раньше Надин ее постоянно играла, но потом… Короче, больше не играет.

Ник перехватил мой изумленный взгляд. Чтобы заклинательница забросила игру?! Джекс, мягко говоря, расстроится.

Зик по-прежнему с мольбой смотрел на меня, ожидая ответа. Черт, даже не знаю, как поступить. Ирландская музыка, особенно революционная, была под строжайшим запретом в Сайене. В детстве я говорила с сильным ирландским акцентом, но по прибытии в Сай-Лон быстро от него избавилась; даже ребенком понимала, что местных коробит от моей иноземной речи. Чтобы исправить произношение, приходилось часами стоять перед зеркалом, повторяя слово в слово за диктором. Однако усилия того стоили – вскоре у меня выработался чистейший английский говор. Популярности это не прибавило – одноклассники до самого выпуска так и звали меня Молли Махоуни, – но с парой девочек подружиться удалось. Хотя, возможно, тут немаловажную роль сыграл отец, решивший проспонсировать танцевальный класс.

Тем не менее ради Финна песню стоило вспомнить. Повернувшись к окну, я затянула родной мотив:

Дальше шли еще строчки, но продолжать не было сил. Вспомнилось, как бабушка пела эту песню на похоронах Финна в Голден-Вейле. На скромной церемонии собралось всего шесть человек, в землю опустили пустой гроб. После отец заявил, что уезжает. Он бросал стариков на милость завоевателей.

Зик помрачнел. Когда мы наконец добрались до Монмут-стрит, салон раскалился до предела. Я сунула водителю несколько купюр, но тот вернул одну:

– Это тебе за песню, милая. Сразу на душе полегчало.