Амадео отнесся к происходящему с энтузиазмом и внимательно следил за тем, как я постепенно и методично соблазняю каждого из хозяев, как жадно глотаю кровь, как бросаю трупы на скрипящую столешницу. Музыканты в страхе сбежали.

Через час я разделался о всеми сородичами Бьянки, и только один из них – тот, кто продержался в неведении дольше всех, – вызвал у Амадео жалость. Но к чему выказывать милосердие, если в душе он был преступнее многих?

Мы остались одни в разоренной комнате. Вокруг валялись трупы, на серебряных и золотых блюдах стыла еда, из перевернутых кубков вытекало вино... И только тогда я впервые увидел страх в заплаканных глазах Амадео.

Я осмотрел свои ладони. Я выпил столько крови, что руки стали совсем как у смертных, а посмотрев в зеркало, я, наверное, увидел бы цветущее лицо.

Накал чувств стал восхитительно невыносимым. Мне хотелось одного: схватить Амадео и сделать его таким же, как я. А он сидел передо мной, и по лицу его текли слезы.

– Их больше нет, – сказал я. – Мучители Бьянки уничтожены. Идем со мной. Оставим дом, где пролилась кровь. Пока не рассвело, хочу прогуляться с тобой по берегу моря.

Он последовал за мной, как послушный ребенок.

– Утри слезы, – велел я. – Мы идем на площадь. Скоро рассвет.

Спускаясь по каменной лестнице, он взял меня за руку.

Я обнял его, защищая от резкого ветра.

– Мастер, – взмолился он, – они же были плохими, правда? Ты точно знаешь?

– Все до единого, – ответил я. – Но люди подчас бывают одновременно и плохими и хорошими. Кто я такой, чтобы выбирать? Но я сам решаю, кем стоит утолить жажду. Разве Бьянка хорошая? И разве она плохая?

– Мастер, – спросил он, – если я выпью кровь плохого человека, то стану таким, как ты?

Мы стояли у запертых дверей собора Сан-Марко. С моря дул безжалостный ветер. Я поплотнее запахнул вокруг Амадео свой плащ, и мальчик прижался головой к моей груди.

– Нет, дитя мое, – отозвался я, – ритуал бесконечно сложнее.

– Ты должен передать мне свою кровь, правда, Мастер? – спросил он, поднимая растрепанную голову, и сквозь прозрачные слезы взглянул мне прямо в глаза.

Я промолчал и лишь крепче прижал его к себе.

– Мастер, – не умолкал Амадео, – давным-давно, в далекой стране, где я жил до нашей встречи, меня называли рабом Божьим. Я плохо помню подробности, и нам обоим известно, что вряд ли когда-нибудь вспомню. Но рабами Божьими называли людей, полностью посвятивших себя Богу. Больше их ничто не волновало – ни издевки, ни голод, ни бесконечный смех, ни лютый мороз. Я хорошо помню, что в те времена был рабом Божьим.