После этих слов стража перестала жаловаться ему в ответ на жалобы людей. А как приходилось рабам канцлер и понятия не имел. Изредка читал в местной бумажонке, названной газетой, что сбежал тот или иной «номер».

Он родился на переломном моменте этого мира, когда бушевала революция, и его научили, что порядок, даже жестокий, лучше царившего сейчас на окраинах хаоса.

— Извините — прервал воспоминания канцлера офицер. — Я замерз, не могли бы вы предоставить мне плед? — умоляюще поглядел на него стражник, и сердце канцлера дрогнуло. Он махнул Анито рукой, тот провел его к камину и запалил огонь, дав солдату в руки чашку горячего чая и найденное в подвале одеяло. Мундир подвесили сушиться на перекладину над камином. Стражник незамедлительно засопел, подергивая пальцами обжигающую посудину, пока не прихватил ее через простынь.

— Как там на фронте? Без перемен?

— Граница чиста. От передовой до передовой имперский марш.

— Так чего же тебя сюда заслали? На отшиб?

— Жена не переносит жару.

— Повезло с супругой. Не запилит до смерти, живя в этой дыре.

— А вы? Как опустились до Цепей?

— Перевод по службе, временный. Потом — Темплстер — ответил Анито, обслуживая камин. Канцлер приоткрыл занавеску:

— Еще один страждущий. Выслушаем его? — предложил верховный канцлер. Пускай зайдет. Не хватало бутылок с живым огнем.

«Впустите!» — орал прохожий, метивший камнем в створки бронированного стекла на трехслойном окне. В радиусе полукилометра башня-маяк была оцеплена «колючим» забором и мостом. По идее, башенная стража должна была помешать ему проскользнуть к маяку, пресекая всякие поползновения.

— Не утруждайтесь, офицер — проговорил канцлер, но тот только и рад стараться. «Небось за расположение и письмишко».

Двери открылись, но прохожий войти отказался, остановившись перед опущенным мостом.

— Опять ты? — переспросил канцлер сам себя. — Полагаю, вы знакомы с уставом… — обратился он к офицеру.

— Вы не готовы понять! — прокричал человек. — Вся разница между мной и тобой в том…

— Закрыть ему рот? — спросил офицер стражи выжидающе. — Я имею полномочия на арест.

— Пускай говорят людские голоса — церемониально сказал канцлер, давя на брови и пытаясь унять боль.

— Вы лжете и открыто воруете, обдирая нищих до последней нитки, но у вас печать и символ империи, вас величают Верховным Канцлером, а я простой оборванец, поэтому меня именуют преступником.

— Что с ним делать?