— Неужто вы вовсе в бога не веруете? — сокрушено уточнил Игнатий, хотя знал ответ.

— Не надеемся, — утешила старика Черна. — Это другое. Мы стараемся вырастить себя до великана. Ну... как объяснить? Есть иной взгляд, иное пояснение: мы черпаем силу из колодца души. Чем выше нарастим его стенки, тем больше наши возможности. Завалю шааса — одна, да при помощи слабого дерева, не знавшего почвы Нитля, — и колодец мой основательно подрастет.

— Но молитва и есть духовный рост, — предложил свой путь Игнатий.

— Дед, если я не буду заниматься боем и силой по пять часов в день, и это самое меньшее, — строго урезонила Черна, — молиться станешь на моей могилке. Недолго: шаас развернется, наладит постоянную прореху в исподье, подаст своим знак и у вас тут настанет новый порядок.

— Шеффер, если я верно разобрал, — нехотя признал монах. — Страшный человек. Говорят, он предпринял странствие на восток, к диким язычникам, и там погряз в ереси. Горестно мне, что наш монастырь осквернен, что ступал он на плиты двора и попирал гору спящего дракона.

— Что сказал настоятель по поводу того камня? Грааля, да?

— Ты снова думаешь о сиюминутном и не слышишь меня, — огорчился старик. — Он сказал — не грааль сие, а мерзостная ересь, и пусть гостья делает, что сочтет нужным. Еще сказал — хорошо, брат Андреу встретит гостя, он говорит на немецком. Сам настоятель не выйдет и тем выкажет наше подлинное отношение. Но дозволит посещение святынь при одном условии: пусть пришлый поклонится черной деве. — Игнатий нахмурился. — Он поклонится и без препон посетит пещеры.

— Даже ступить в храм не осмелится, — прищурилась Черна с презрением. — Вот увидишь, так будет. Он явится не один. И те, кого вам без моего присутствия не рассмотреть, не пойдут к ней и рабов своих близко не подпустят. Они ж знают, что я здесь. И что их увидят.

— А ну как осмелится?

— Тогда я во всем не права и он милый человек, ваш гость, — усмехнулась Черна, выглаживая ладонями копьецо. — Камень прибран в нижние пещеры?

— Да. У нас припрятан кольт, — без надежды в голосе сообщил старик. — Исправный кольт и много патронов. Пока тут гремела война, мы лечили раненых. Хорошие люди, кольт оставил один веселый француз. Он верил в бога и поклялся после выздоровления жить в мире, совсем как святой Игнатий.

— У меня есть оружие.

— Палка, — еще горше вздохнул старик. Перекрестился и сокрушенно сложил ладони на груди. — Я припрятал в дальнем схроне снайперскую винтовку, да простят меня святые угодники. Её оставил тот сумасшедший русский, совсем был плох, да... Он бредил и смеялся. Он был безбожник, но ему пожалуй, простится, я за него молюсь. И за тебя тоже.