Анг смущенно отступил. Вальзы запада отнесли тело умершего и уложили на носилки, рядом с иными жертвами боя. Лэти негромко пообещала встать у складки пятой — она не вполне запад, но по мере сил поможет.

Ночь копилась под ветвями. Складка по встревоженному лесу залегала медленно, трудно. Тянула силы. К полуночи поход услышал команду к сбору и выстроился, прервав чуткий отдых. Анги первыми шагнули в трясину западного, искаженного пространства. Лэти ступила на поле близ Файена вместе с несущими временный очаг. За спиной первой дамы юга выстраивались, заполняли темное поле близ Файена все новые люди. Они вместе и были замок Арод. Они ждали справедливости, замешанной на крови. В душе было темно и пусто, а впереди громоздился замок Тэры — той самой Тэры, которая однажды попросила у брата помощи и отняла жизнь... Много лет бой был желанным. Сейчас он сделался неизбежным, но сама мысль о новой крови приводила к тошноте. Зачем начинать противный природе Нитля бой? Зачем, если в голове отдается судорогой одна мысль: сейчас в походе умирают люди. Им нужна помощь. Окажут ли её травники и псахи Файена тем, за кем не видят правды?

Когда на зов из ворот появилась не Тэра, а тощий пацан верхом не буге — стало совсем худо. Отступать некуда... И наступать нет мочи. Люди пришли в гневе, но сейчас и этот гнев, и грядущая смерть раненых становятся ошибкой хозяйки Арода. Тяжестью ложатся на её плечи. И копят горечь, способную угасить пламя не менее надежно, чем гниль исподья. Вдобавок анги дозора нашли у края поляны и показали всем Тэру — застывшую в плетении корней. То ли живую, то ли сгинувшую. Кто поймет пророков, если их нет и не было на памяти живущих в Нитле? Не по плечу людям такое — пророчить, менять путь жизни целого мира...

Память угасла.

Влад встряхнулся и виновато развел руками. Лэти прикусила губу, глянула почти жалобно — и упрямо усмехнулась.

— Ты прав. В колодец кричать интересно. Мне полегчало.

— Наверное, я больше не смогу играть, даже когда вернусь домой, — криво усмехнулся Влад, прикрыл глаза и осторожно потрогал веки. Пухлые, горящие так, будто их засыпали даже не песком, а перцем... — Надо же, я держал живую сталь и был быстр. Совсем иначе понимал страх и раны отмечал, всего лишь как след чужого успеха на моей плоти. Это не я, ни на миг не я... но как же хорошо хоть минуту побыть не в себе. Я верно понимаю смысл слова?

— Пожалуй, — голос Лэти звучал напряженно.

Веки Влада не раскрывались, а словно бы взрезались по живому, и свет был — боль, и каждое движение глазных яблок — пытка. Влад благодарно кивнул, когда его ладони кто-то сложил лодочкой и наполнил водой. Промытые глаза чуть легче приняли рассвет. И это было важно: как не смотреть, когда от стен Файена катится многоголосое эхо. Нет в нем ни каменного гула гнева, ни стали озлобления. Серебром звенит невесть откуда просыпанный смех, скрипит снег — люди расступаются. Почва вздрагивает, облитая стеклом заморозка трава звенит... Влад еще раз сморгнул и прищурился, всматриваясь.