Милена с разбега упала в окрытое пространство, как в прорубь. Спине стало холодно от близости чужих смертей и остроты угрозы собственной жизни. Скатываясь по склону, получилось рассмотреть прочее. Разорванный в клочья труп собаки там, где гуще всего лежали тела преследователей. Облик, который вууд слепил при вживании в мир, уже распался. Труп медленно, но верно съеживался до прежних размеров дворовой шавки.

Следующий прыжок Милена избрала низкий, скользящий, так оказалось удобнее миновать линию огня тяжелых машин, чтобы далее наискось перебежать поляну и взобраться по склону в лес, занятый врагом.

Люди ваила прятались за бетонными плитами, которые не стали перекрытием второго этажа брошенного дома и год за годом обрастали грязью и мхом, слишком тяжелые, чтобы их украли и применили в дело рачительные жители столичных окрестностей.

Прижавшись спиной к довольно толстому стволу, Милена изучила позиции врага. Дорожки остывшей крови метили путь отступления раненых. Мертые валались там, где застигла гибель, никто не спешил их оттащить. Боеспособные и еще не пострадавшие отползали. Милена пнула двоих, череп третьего приложила о ствол — и упала за последнюю из бетонных плит, уходя от пуль, не ей предназначенных: стреляли и от дома, и в сторону дома, шальная смерть упрямо металась по лесу, искала добычу.

Глубже в зарослях, за переломом холма, начиналась узкая тропа, она сбегала по невидимому от дома склону к просеке, отмеченной светом фар. На старом бревне у тропы, вдали от смертушки, отсиживались ценные людишки. Милена споткнулась и рухнула на колени: время уплотнялось, сквозь него сделалось сложно продираться. Пришлось затаиться и переждать.

— В натуре ад, — зарычали поодаль, едва отдача отпустила и звуки обрели привычную протяженность. Не слушая ответа, человек добавил несколько грязных слов для уточнения ситуации. — Э-э, на такое мы не подписывались. Ты плел про истеричку и пацана. Ты б, падла, хоть собачку упомянул...

Милена пережала горло и взяла мобильный из обмякшей руки. Внутри все смерзлось от злости. Немалые силы уходили на то, чтобы оставаться в уме. Никто, даже она сама, не знает, чем грозит плоскости отрешенный от ума вальз востока. А если выйти из себя окончательно, то, может статься, и узнавать сделается некому. Милена вслушалась в пульс и строго приказала сердцу не частить, не кипятить злость. Она опасна, слишком даже: она выдержала несколько волн влияния ваила во время встречи глаза в глаза. После не потеряла сознания, даже не ослабела. Наконец, не она бежала из Грановитой палаты, это ваил паниковал и старался избавиться от крапового наручника. Но кто погасит пожар бешенства Милены, излей она худшее из души в бессветную ночь замерзших цветов? Никто... Ваил лишь обрадуется — и усилит разрушение, со змеиной улыбкой на губах похвалит, назовет союзницей. Даже представить такое — жутко.