Но сейчас Садко сердиться не желал – на сердце радость, ведь снова в путь можно отправляться!
– Прощай, алконост-птица! – прокричал он вверх. – Ежели больше не нужен тебе «Сокол», пойдем дальше, родная земля ждет!
В ответ раздался треск, будто ткань паруса огромного разошлась, завернулся в ракушечную спираль воздух, появилась прямо возле мачты большая круглая прореха, из которой подуло холодом. Нума вскрикнул и спрятался в «вороньем гнезде». Совсем рядом с ним в воздухе крутился зеркальный вихрь цвета перламутра, посреди которого виднелась лишь слепая чернота.
– Врата в Иномирье открылись, – пробормотал Витослав. – Дело воистину сделано. Алконост вывела птенцов, и теперь они все вместе домой возвращаются.
– В добрый путь! – Садко взмахнул рукой. – И за песню благодарю тебя! Не иначе, по доброте твоей из иного мира явилась она сюда! Сохраним!
В ответ запищали птенчики и нырнули один за другим в зеркальные врата. Раздался гром, молнии засверкали по краям прорехи, запахло грозой и свежестью… А птица-алконост, вместо того чтобы скрыться с птенцами, вдруг упала вниз и опустилась на борт рядом с Садко.
Повела крылом, и исчезли врата в Иномирье, будто и в помине их не было. Повела другим, и услышал Садко нежный и сильный женский голос:
–
– Ты говоришь? – изумился Садко. – Что же раньше молчала?
Соратники Садко недоуменно переглянулись, а алконост склонила голову к плечу, прикрыла глаза ресничками и продолжила, не разжимая губ:
–
– Милослав. – Садко обернулся к другу. – Не пойму я, что это птица говорит, а? Что за долг?
Кормчий нахмурился, с тревогой глядя на капитана.
– Садко, да тебе солнышко голову напекло, не иначе. Или сон подбирается, странное нашептывает. Молчит птица-то, ты о чем?
–
– Верю, верю… – Садко смешался, провел пальцами по лицу, стер капельки пота со лба. – Слышал я, что дивоптицы говорить умеют человеческим голосом, но чтоб так…