– Знал бы, сказал. Как месяц назад уронил, так, похоже, и задурила. Нет, я проверил, само собой, было и видно и слышно. Я успокоился, думал, обошлось, а тут на́ тебе! То ли слышно по ту сторону не так, то ли не до конца, да и самого меня что-то никто не выкликает. Думал, отвлекать не хотят, чего дергаться, если все ясно? Ага! Вместо сотни ратников одного Охотника-богатыря прислали, и того за новостями. И смех и грех!

– Уронил, значит? – Яга, что-то глухо бормоча, повертела злосчастную штуковину, но скоро решительно поставила ее на стол. – Нет, не смогу тебе помочь. Не наша волшба.

– А вообще починить-то можно?

– Кто ж его знает? Добудь лучше новую.

– Легко сказать. – Стоян расстроенно скривился, аж дернулась рассеченная хвостиком шрама левая бровь. – Я и эту-то насилу раздобыл.

– Тогда ищи чародея знающего, авось поможет.

– Где искать, Марфуша, и когда? Ладно, сам виноват…

– Вот чтоб все твои вины такие были. – Марфа поднялась и неторопливо направилась в тот угол, где прежде раскапывала «самовар». Раздался уже знакомый грохот, почти сразу сменившийся шелестением. Дрыхнувший на лежанке черно-рыжий муркан подскочил и ринулся на звук, но опоздал. Марфа уже вернулась, причем с самым довольным видом.

– Выбирай, – велела она, вытряхивая из кожаного мешочка пару перстней вроде бы с малахитом. – Один твой, второй – мой, только чур носить не снимая. Коль загорится камень красным – к уху поднеси, голос мой услышишь, вести тебе сообщу. А как сам захочешь мне что передать, нажми на камень и говори в него. Скажешь, что хотел – нажми еще раз, и всего делов. Просто и надежно, не то что блюдца всякие.

– Спасибо тебе, Марфуша, – немного поколебавшись, Меченый взял перстень с утопленным в золото плоским треугольным камнем и сунул в кошель на поясе. – Раньше бы такое…

– Раньше такого у меня не водилось. Ладно. – Марфа звонко хлопнула в ладоши. – Поели-попили, дело сделали, до ночи далеко, можно и потешиться.

Потеха началась с развернутой на столе все теми же змеями карты, но не простой, хоть бы и разукрашенной разными цветами, а словно бы живой. Гусь-лебедь, кружа над лесами и полями, надо думать, видит что-то подобное. Взлетишь повыше, увидишь больше, спустишься, многое скроется из глаз, зато оставшееся сможешь разглядеть в подробностях до тропочки, до родничка, до горелого пня с муравейником. Разве что развернувшийся на Марфином столе Балуйкин лес оказался полупрозрачным, и сквозь него проглядывали доски.

– Вот моя изба. – Яга ткнула костлявым пальцем в тут же засветившуюся зеленым точку. – А вот эти две, красные которые, – мои сестрицы.