– А он знает. Точнее, ну, конечно, догадывается. То, что мы муж и жена не значит, что нельзя любить кого-то еще, если хочется, если бы боги хотели такой привязанности на всю жизнь, то не делали бы людям влечения к другим, кроме как к своим женам.

– А как детей воспитывать, если появятся чужие, не твои?

– У нас нет чужих детей, всех их воспитывает деревня. И, заткнись, болтушка…

Порывистым движением руки, Лилия смела останки бабки с кровати, тоненькими ручонками, усиленными страстью, опрокинула Альфонсо на пыльную, скрипяще – дребезжащую кровать, залезла сверху.

– Это как то ненормально, – подумал Альфонсо. Кости улетели не все, часть ключицы отшельницы лежала рядом с ним. При том, мощная волна страсти и возбуждения в смеси со страхом и странным кощунственным чувством, обострившим все остальные, захлестнула его с головой, обвила обручем его череп, заставила тело биться в конвульсиях.

– А не все ли равно, – подумал он тут же и вцепился в мягкие, теплые и уже обнаженные бока ведьмы (именно ведьмы, сейчас ее, в этой обстановке, нельзя было назвать иначе) со всей силы рук, – бабке же уже точно без разницы…

Альфонсо проснулся от голосов: говорила Лилия и Зверобой.

– Ну как ты вчера с Валенси? – спросила Лилия и застучала ножом по разделочной доске – она что- то готовила.

– Так разжирела, еле шевелится, как корова, ей богу. А вы как?

– Да так… Средненько…

Средненько?! Лилия орала так, что казалось, развалится избушка. Как там только бабка – отшельница не ожила. Средненько!

Альфонсо разозлился. И тут же успокоился: возможно, все это было сказано из вежливости, чтобы намекнуть, мол, со сколькими не спал, лучше тебя все равно нет. И странное свойство лжи – все знают, что лгут и при этом все равно приятнее слушать ложь, чем правду.

Прощаясь с ними Лилия плакала. Великая плакала тоже. Обе упрашивали Альфонсо и Феликск остаться Лилия – Альфонсо, Великая, которая все таки затащила Феликса к себе в кровать, уже пьяного до беспамятства, сделала ему предложение.

– Наши лучшие охотники не заходили так далеко в Лес, как вы собираетесь, – рыдала Лилия, – вы же погибните.

Альфонсо обещал вернуться. Феликс угрюмо молчал. Возможно, когда занавес из Лесной листвы закрыл собой ограду деревни, он и почувствовал тоску – Альфонсо так почувствовал точно, но ни одним словом ни обмолвился об этом. Раньше беззаботный, вечно скалящийся Гнилое пузо превратился в молчаливого, угрюмого Феликса, преодолевающего тяготы похода не проронив ни звука. Лес снова обнял их, еще более дикий, еще более злой и опасный.