Такова правда. Во всех девяти мирах не видывал я подобного колдовства или учености.

Подославшие убийцу, кто б они ни были, наверняка теперь появятся. Человек ли, дух ли, тварь ли, божество ли, но только устроившего такое не остановить двумя кинжалами или двумя топориками. Тут в мысли мои вторглось имя Басу Фумангуру. Они его не только убили, но еще и очень хотели, чтоб оставался он мертвым. У меня появились вопросы, и ответы на них могла бы дать Бунши. Она оставила ребенка у врага Короля, только многие бросали вызов Королю в роскошных залах, и в предупреждениях, и в документах – и никого за это не убили. А если этот ребенок был обречен на смерть, почему не убили его раньше? Я ничего не слышал такого, что подтолкнуло бы кого-то избавиться от Фумангуру, причем куда раньше – уж точно бы не Короля. Как человек он был не более чем ссадина на внутренней стороне бедра. Потом дала о себе знать мысль, какую ты, понимая, что она в тебе утвердится, все ж отверг, потому как никому не захочется в такой мысли утверждаться. Эта Бунши сказала, что омолузу явились убить Фумангуру и что она спасла ребенка якобы по его предсмертному желанию. Но ребенок-то не был его! Кто-то велел Экоййе сразу же уведомить, как только кто-либо явится с расспросами о Фумангуру, потому что кто-то знал: однажды человек с расспросами явится. Кто-то все время поджидал его, меня или кого-то вроде меня. Охотились не за Фумангуру.

Охота шла за ребенком.

Двенадцать

За окном развевался флаг с черным ястребом. Мое возвращение в Конгор никого не побеспокоило, мою прогулку еще до восхода солнца никто не заметил, так что я вышел на улицу.

Флаг развевался в двухстах, может, в трехстах шагах на вершине башни в центре квартала Ньембе, полотнище нещадно хлопало, будто ветер вымещал на нем свою ярость. Черный ястреб. Семикрылы. Никак не мог решить, не слишком ли еще рано, чтоб мыслями разбрасываться, или приструнить их. Вылез из постели, к окну: солнце укрылось за тучами, тяжелыми от скорого дождя. Сезон почти настал. В общем, я вышел на улицу.

Во дворе, объедая пробившиеся из земли хилые кустики, стоял Буффало. Самец, темно-бурый, тело раза в полтора длиннее меня, если б я плашмя на земле растянулся, рога его уже сплавились в громадную корону, потом книзу выгнулись, а потом вверх загнулись, вроде знатной прически получалось.

Вот только видывал я, как такой бык убил трех охотников и льва надвое порвал. Что до охотников, то один из них попал стрелой быку в зад. Буффало убежал в чащу буша, а охотники крыли друг друга на чем свет стоит, что дали ему уйти. Но потом бык, сделав круг, вернулся и напал на них сзади, взял первого на рога, перебросил за спину, ударом копыта снес второму башку и топтал третьего, пока от того на земле одно мокрое место осталось. Так что я держался подальше от этого Буффало, далеко стороной обходя его по пути к арке. Буффало поднял голову и пошел прямо мне наперерез. Тут я опять вспомнил, что мне нужны новые топорики, хотя вряд ли топорик или нож помог бы одолеть быка. Запаха мочи я не чуял, я не заходил на его территорию. Буффало не фырчал, не рыл землю копытами, а пристально оглядывал меня от ног до шеи, потом опять вниз, потом опять вверх, потом вниз, потом вверх, что понемногу стало меня раздражать. Смеяться буффало не умеют, но, готов богами поклясться, этот смеялся. Потом он покачал головой. Не просто кивнул, а резко махнул влево, затем вправо, потом опять справа налево.