– Нет никаких южных гриотов.

– Южные гриоты против Короля голос поднимают.

– Южные гриоты за правду голос поднимают!

– Старик, ты только что сказал, что нет больше никаких южных гриотов, – заметила Соголон.

Старец подошел к груде одежды и отодвинул ее. Под нею лежала кора.

– Ваш Король, он шестерых из нас нашел. Ваш Король, он их всех погубил – и не единого не убил быстро. Ты помнишь Бабута, Соголон? Человек приходит к шестерым из нас, среди них и Икеде (ты знаешь его!), и говорит: «Хватит прятаться по пещерам понапрасну, мы воспеваем подлинную историю королей!» Не мы владеем истиной. Истина есть истина, правда есть правда, и с этим ничего не поделаешь, даже если спрятать ее, или убить ее, или даже высказать ее. Правда была еще до того, как ты раскрыл рот, чтобы сказать: «Вот она, правда». Правда остается правдой даже после тех, кто повелевает отравить гриотов, чтобы расходилась повсюду ложь, пока не утвердится она в сердце каждого человека. Король, говорит тот человек, прознал про вас с тех пор, как обрел гадов ползучих на земле и голубей в небе. Так что собирайте своих гриотов, и пусть караван переправит их в Конгор, ибо смогут они жить безопасно среди книг Архивной палаты. Ведь век голоса завершился, и мы живем в век письменного знака. Слово на камне, слово на пергаменте, слово на ткани – то слово, что намного превыше глифа, поскольку слово порождает во рту звук. И, когда окажетесь вы в Конгоре, пусть знатоки письменности сохранят слова, сходящие с ваших уст, и тогда можно будет убить гриота, но никак нельзя будет убить слово. И там, в красных, пропахших серой пещерах, говорит Бабута: доброе это будет дело, братья. Получается, будто расценивали мы человека только по слову его. Но Бабута, он из времен, когда слово обрушивалось водопадом и было даже запахом правды пропитано. «Когда голубь, – говорит тот человек, – сядет у входа в эту пещеру, через два дня вечером, возьмите записку с его правой лапки и следуйте указанию глифов на ней, ибо расскажет она вам, куда идти». Ведом вам путь голубя? Он летит в одну сторону, только туда, где его дом. Если только колдовство не заставит птицу счесть домом своим какое-то другое место. Бабута говорит тому человеку: «Послушай теперь меня: ни один человек тут никогда не желал читать», – а тот человек ему: «Когда глифы увидите, поймете, ведь глифы говорят, как мир вокруг нас». И Бабута подходит к остальным, и подходит Бабута ко мне и говорит: «Это доброе дело, не должны мы больше жить, как собаки». А я говорю: «И вместо этого мы идем в зал с книгами, чтоб жить, как крысы. Нет при дворе Короля никого, кому бы даже полудурок доверять должен». А он говорит: «Иди титьку у гиены пососи, раз дураком меня зовешь, а я из этой пещеры ухожу, потому как знаю, что она меченая и я бродячим становлюсь». Бабута и еще пятеро ждут возле пещеры днем и ночью. Три ночи миновало, когда у входа в пещеру голубь сел. Не били барабаны. Никакие барабаны так и не поведали, куда подевались Бабута и еще пятеро. Только никто с той поры их больше не видел. Так что нет уже никаких южных гриотов. Я остался.