В приснившихся джунглях обезьяны раскачивались на лианах, но деревья росли так высоко, что я не видел неба. Стояли и день, и ночь, как всегда бывает в Темноземье. Я слышал звуки, смех, что звучал порой, как слезы. Надеялся увидеть префекта, ожидал увидеть его, но какая-то шагавшая на двух ногах обезьяна потянула меня за правую руку, отпустила и упрыгала прочь, а я пошел за ней следом и оказался на дороге, и я шагал, потом бежал, потом шагал, а вокруг был такой сильный холод. Я боялся услышать черные крылья, но не слышал их. А потом пламя вспыхнуло на западе, и мимо меня побежали слоны, львы и много другого зверья, а еще звери с забытыми названиями. Бородавочник с загоревшимся хвостом визжал: «Это малец, это малец, это малец».

Запах разбудил меня.

– Добро пожаловать в Долинго великолепное, Долинго неприступное, Долинго, ради которого боги небесные сходят на землю, ибо нет на небесах ничего подобного Долинго.

Он стоял надо мной, низенький, толстенький и днем синий, какими долингонцы бывают ночью, и я едва не сказал ему, мол, спал бы я, как обычно сплю, с топориком под подушкой, так быть бы ему уже безголовым. Вместо этого я потер глаза и поднялся. Он склонился до того близко, что я едва башкой ему в голову не врезался.

– Первым делом вы моетесь, нет? Да? Потом вы принимаете пищу, нет? Да? Но прежде вы моетесь, нет? Да?

На нем был металлический шлем, у какого не хватало защитной пластины для носа, как у воинского. Зато шлем был отделан золотом, а носивший его очень походил на человека, кто вскоре сообщит мне об этом.

– Великолепный шлем, – сказал я ему.

– Он вам очень нравится? Нет? Да? Золото, добытое на южных рудниках, проделало путь до моей головы. То, что вы видите, вовсе не бронза – только золото и железо.

– Вы сражались на каких-нибудь войнах?

– Войнах? Никто не ведет войн с Долинго, но – да, вам следует знать, что я в самом деле очень смелый человек.

– Я вижу это по вашему облачению.

На нем и впрямь была толстая воинская стеганая рубаха, вот только живот выпирал из нее, как у беременной женщины. Два момента. «Мытье» означало для него необходимость призвать двух слуг в комнату. Две двери по сторонам открылись сами собой, и прислужник втащил бадью из дерева и смолы, полную воды и пряностей. Так я впервые узнал, что там есть двери. Меня терли шершавыми камнями: спину, лицо, даже яйца терли с той же силой, что и подошвы моих ног.

«Принимать пищу» означало, что из стены сама собой выдвигалась плоская доска оттуда, где до того не было никакой щели, тот же человек указывал мне на уже стоявший табурет, потом кормил меня с помощью этих вещиц, какие обожают капризные мужики из Увакадишу, всяких ножичков да вилочек, отчего я обалдело чувствовал себя ребенком. Я спросил, не раб ли он, и он рассмеялся. Доска сама собой ушла опять в стену.