Я почти до двери дошел, когда чья-то рука ухватила меня за запястье и потянула обратно. Нсака Не Вампи, за нею следовал Леопард.
– Никто его не убьет, – зло прорычала она.
– Он уже мертв.
– Нет. Нет. Ты все врешь. Врешь, потому как между вами великая ненависть.
– Между нами нет ненависти. Есть только моя ненависть к нему. Только сейчас у меня даже ненависти нет, одна печаль.
– Жалость ему без пользы.
– Не к нему, он мне противен. Жалею я себя. Теперь, когда он мертв, я не смогу его убить.
– Он не мертв!
– Он мертв по всему, что делает мертвого мертвым. Молния в нем – вот и все, что избавляет его от вони.
– По-твоему, ты можешь рассказать мне, каково ему.
– Само собой. Была женщина. Та, за какой все вы следовали в своей великолепной коляске? Расскажи-ка нам, женщина. Не она ли завела всех вас в ловушку? Тут одна странность есть. Насколько я наслышан, Ипундулу обращает в основном детей и женщин, так почему же он Найку обратил вместо того, чтоб убить?
– Он обращал солдат и стражников, – сказала охотница.
– А Найка не то и не другое.
Нсака Не Вампи села возле двери. Меня злило, что она думала, будто я останусь и стану слушать ее рассказ.
– Да, как легко это представляется. Как мы ехали, какими гордыми были, когда оставили позади себя тебя и глупцов, что были с тобой. Что за глупцы, в особенности та старуха. Ехать в Конгор – зачем? Зачем, когда его молниевые рабы бегут на север? Я радовалась, когда мы уехали, радовалась, что увезла его от тебя.
– Это то, чем он стал? Молниевым рабом? Ты зачем сюда привел меня, Леопард?
Леопард смотрел на меня, смущенный, и ничего не говорил.
– Вот вам правда, – сказал я. – Я годами думал об этом. Годами. О его погибели. Ненавидел его так сильно, что убить был готов всякого, кто погубил бы его раньше меня. Ныне у меня нет ничего.
– Он говорил, что ты завел его в стаю гиен, но он сбежал.
– Он много чего наговорил, этот Найка. Что он рассказывал про мой глаз? Что я вырвал его у дохлой собаки и запихнул себе в лицо? Бедняга Найка, мог бы гриотом быть, только с историей мухлевал бы.