Бренна покидала гостиницу еще дважды и направлялась по главной дороге куда-то в пустыню. Она как будто бродила бесцельно, но все же не совсем, и на третий день Ивену стало любопытно, что она здесь делает. Почему не едет дальше, как остальные путешественники, которые останавливались в Джин Рич только чтобы подготовиться к переходу через Пустынные земли. Бренна не заходила в те немногие магазины, что продавали снаряжение для путешественников и не пыталась купить ничего другого, даже еду. Более того, не считая ее странных вылазок в пустыню, она вообще не выходила из трактира. Ивен считал, что понимает почему: лишившись своей прежней нездоровой бесцветности, Бренна оказалась на удивление привлекательной, и когда она шла по улице, мужчины оборачивались ей вслед. Она все еще вызывала у людей безотчетный страх: никто не осмеливался заговорить с ней или пойти за ней в пустыню. Но она определенно привлекала внимание, а Ивен чувствовал, что ей это не нужно. Она ждала чего-то, стараясь оставаться незаметной. Ивен мог следить за ней только дне и понятия не имел, что она делает ночью.

На четвертый день после отъезда Брэдшоу в трактире появились два новых постояльца. Они были закутаны в плащи с ног до головы, но Ивен не увидел в этом ничего странного, потому что большинство приезжих в Джин Рич старались не распространяться о своих делах. Бренна не вышла встречать новых постояльцев, поэтому он выкинул их из головы и вернулся к рисованию.

В эту ночь никто не спал. Над пустыней бушевала гроза, какой Ивену еще не доводилось видеть. Вспышки молнии рассекали небо сверху до низу, а от раскатов грома сотрясались все здания на улице. Ивен, боявшийся грома, знал, что не сможет уснуть в такую грозу, и не хотел сидеть один в их с Брэдшоу подвальчике. Он засиделся в кабаке до поздней ночи, впрочем, как и еще добрая половина города. Кабатчик был так занят, что, когда у Ивена закончилась вода, плюхнул на стойку полный кувшин, не потребовав оплаты.

В комнате было слишком шумно для того, чтобы Ивен мог сосредоточиться на рисовании, поэтому он просто опустил голову на стойку и уставился в окно. Каждые несколько секунд сверкала молния, и в этот момент улицу заливал слепящий бело-голубой свет. Несмотря на грохочущий гром, веки Ивена стали тяжелеть. Время шло к полуночи, а он оставался на ногах так поздно лишь трижды за всю жизнь: в последние три Рождества перед тем, как стал работать в тюрьме Цитадели. Он задумался, не попросить ли у кабатчика разрешения вздремнуть прямо за стойкой. Гром грохотал так, словно пытался расколоть мир надвое, но хотя Ивен и боялся гроз, он был не так напуган, как предполагал. Кто бы мог подумать, что он уедет из Нового Лондона, проедет через половину Нового мира, и сможет жить один в странной деревушке? Ему хотелось рассказать об этом Па, но Па был…