– Ты прав, – согласилась она. – Твоему отцу такое никогда и в голову бы не пришло.
– Я – не мой отец.
– Это неважно, Джонатан. Ты – все, что у нас осталось.
– Я этого не хотел! – отрезал он, отбросив ее руку. Теперь они стояли перед входом в библиотеку, и резкий голос Джонатана привлек внимание детей, сидевших на скамейке. Ребята начали с интересом поглядывать в их сторону в ожидании ссоры.
– Жаль, – заметила Кэти. Она сочувствовала Джонатану, правда – а иногда, лежа на своей узкой кровати, понимала, что сочувствует довольно сильно – но сейчас было не время для сострадания. Страж должен быть каменной стеной, а каменная стена не смягчается… Камень скорее треснет прямо посередине, чем сдвинется хоть на дюйм. Она понизила голос, помня о детях, слушающих их разговор, словно отличные маленькие приемники, готовые тут же пойти и передать его своим родителям.
– Никто не хочет сражаться, Джонатан. Но если речь о тебе, и сражаться предстоит за правое дело, ты не отступишь.
– А что, если нам суждено проиграть?
– Ты не можешь этого знать наверняка.
– Да неужели? – спросил он. Его рука скользнула к груди, и Кэти поняла, что он сжимает сапфир, спрятанный под одеждой. Отчаяние этого жеста и зависимость, которую он выдавал, внезапно привели Кэти в ярость. Она перехватила его руку, чувствуя всю фальшь этого жеста, потому что она понимала ненависть Джонатана, его презрение к этим людям, слишком глупым, чтобы понять, что они танцуют на лезвии ножа и вот-вот могут сорваться к будущему с пропастью между бедными и богатыми, с мечами и жестокостью, с работорговлей…
И это было правдой. Было ощущение, что в ее голове есть кто-то еще, и ему все известно. От понимания этого всего ее затошнило, но она отбросила все мысли прочь, сосредоточившись на Джонатане.
– Ты ничего не знаешь
Джонатан уставился на нее долгим взглядом, а затем внезапно улыбнулся.
– Ты смеешься надо мной? – требовательно спросила она.
– Нет, – ответил он. – Просто вспомнил, что сказал мне отец перед отъездом.
– Что?