Нет, не плач – тихие, сдавленные рыдания.

Я такое уже слышал. В моей прежней жизни случалось, что какой-нибудь ученик время от времени уходил со школьного двора во время перемены. Я гнался за ним, чтобы вернуть обратно и прочитать лекцию об опасности прогулов. Только вот иногда я обнаруживал его в слезах. Тогда я совершал с ним прогулку вокруг школьного двора – по широкому кругу, внимательно следя за тем, чтобы школа и другие дети оставались на безопасном расстоянии. Я ждал, пока ученик немного успокоится, а потом затевал с ним банальнейшую светскую беседу. Я говорил что-нибудь вроде: «О, какие розы в этом году прекрасные!» Или: «Ты слышал, что мистер Харди поймал четырехфутовую камбалу?» Или начинал самый унылый из вежливых разговоров: «Как ты думаешь, пойдет ли сегодня дождь?» И так далее, пока ученик, уже с сухими глазами и сгорающий от желания удрать, не просил его извинить.

О, я так гордился этими короткими историями спасения!

Я пошел на голос по тусклому, узкому проходу. Пространство было таким тесным, что мне пришлось повернуться боком, чтобы войти. Я не раз наклонялся, чтобы не удариться головой о выступающий том. Я чувствовал себя листом, зажатым между половинками книги. Я хотел вернуться, спастись от этого ощущения тесноты, но всхлипывания становились все громче. Я не сомневался, что плачет ребенок.

Проход достиг поворота, через который я протиснулся с трудом, а потом перешел в высокую, просторную ротонду.

Там не было мебели, и я впервые за несколько дней не увидел ни единой книги. Толстые колонны из зеленого камня стояли кругом под безупречным куполом цвета яичной скорлупы. Это место казалось идеальным для выступлений. В пол передо мною была вделана круглая медная пластина примерно тридцати футов в поперечнике. Она напоминала парадную дверь Зодчего, вплоть до рельефа в виде идущих по кругу фигур, хотя они выглядели немного иначе. Вместо того чтобы передавать друг другу кирпичи, разделяя бремя, эти бедолаги били друг друга в спину кинжалами и копьями.

Точно в центре огромной «монеты» свернулся в тугой клубок человек. Он – я решил, что это мужчина, – был в плотной кожаной одежде, его лицо скрывал шлем, старомодный железный морион.

Рыдания, казалось, исходили от него.

Я остановился у края медальона:

– Сэр, с вами все в порядке?

Ответа не было.

Без дальнейших раздумий я бросился к незнакомцу. Он лежал, свернувшись клубочком, возле водостока в полу, как будто что-то защищая. Сквозь железную решетку, словно из какой-нибудь мерзкой темницы, тянулась бледная детская рука. Рыдания исходили из мрачной пустоты за решеткой.