Впервые с начала этой ужасной миссии я радуюсь одиночеству. Не хотелось бы, чтобы меня видели таким. Достоинство – вещь совершенно эфемерная, подобная пыльце с крыла бабочки. После того как она осыпалась, вернуть ее на место невозможно. Кроме того, я не желаю больше пользоваться добротой друзей. Они и так проявили ко мне достаточно терпения.
Невзирая на горячку, я, кажется, заметил изменения в окружающей среде. Я не доверяю своим чувствам в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, но, похоже, я вошел в иную часть книгохранилища.
Я все еще слышу жалобные крики и рыдания из-за темных книжных шкафов, но теперь мне не трудно их игнорировать. Я усвоил урок. Впрочем, голоса внушают мне чувство глубокого одиночества.
Библиотекарь, должно быть, подозревает, что я болен. Совершенно нехарактерным образом мохнатый академик провел последние полчаса, свернувшись калачиком у меня на коленях. Я не смел его гладить, но оценил тепло и компанию.
Завтра – седьмой день нашего путешествия. Я склонен верить, что это будет день, когда я возложу руки на книгу Сфинкса о зоотропах, – тот самый день, когда мы повернем в обратный путь, домой.
«Домой». Какое забавное слово для обозначения всего, что я оставил позади.
Я съел половину запасов еды, но конца пути не видно. (Дурацкая формулировка для путешествия по лабиринту. Ну конечно, конца не видно! В этом весь смысл лабиринта!) Завтра начну распределять галеты. Почему-то сомневаюсь, что библиотекарь согласится на такую несправедливость.
Боже мой, что же я скажу Эдит?
Очевидно, что требуются надлежащие извинения. Такое стуком в дверь не передашь. Я слишком многое о себе возомнил. Я не избранный. Башня меня не наказывает. Я один из миллионов, и мои проблемы действительно обычны.
Вопрос, к которому я все время возвращаюсь, таков: когда погоня за потерянной любовью превращается в отвращение к самому себе? Можно ли искренне любить кого-то – и потерять его столь же искренне? Сторонник дисциплины во мне хочет верить, что наказание суть искупление, но, будь порка настолько хорошим средством исправления человеческой натуры, разве я к этой минуте не сделался бы святым?
Надо простить самого себя. Надо вымолить прощение, которого я заслуживаю. И надо сделать свою жизнь чем-то бо́льшим, нежели попыткой рассчитаться за прошлые неудачи.
Я взял на себя обязательство дойти до Пелфии и сделаю это, хотя, по правде говоря, не рассчитываю найти там Марию. Уверен, Сфинкс достаточно умен, чтобы разыскать несколько деталей моей достаточно публичной жизни и с их помощью соорудить приманку для меня. Все, что ему нужно было сделать, – это сказать: «красный пробковый шлем» – и я с радостью отписал бы свой корабль. Вот дурак! Я не могу позволить себе продолжать быть таким отчаявшимся, таким наивным. Я подвергаю опасности друзей!