Сначала появились звуки: крики, плач, ломающиеся кости, клинок, входящий в плоть. Затем они обросли подробностями – так, из невнятных фраз стали выскакивать знакомые имена, названия мест и горькие проклятья. Летали где-то неподалеку, будто за пределами пузыря, в который было заключено мое тело – или то, что я им считал. А затем его окатило волной жара, и все это бросилось прямо на меня.

Думал, потону. Невыносимая, оглушающая боль. Казалось, меня топтали целые стада, мечами пронзали армии, заливали слезами безутешные семьи. Их страдания впитывались в меня, проникали под кожу, где сталкивались с магией и пытались ее подавить, а я не мог даже отбиваться – руки не слушались, ноги не держали. Силы покидали, утекая из тех самых порезов, что соленая влага разъела до настоящих дыр. Я слышал имя матери, но зажмуривался, лишь бы в развернувшемся хаосе не увидеть ее лица. Стискивал зубы и терпел, пусть с каждой секундой и клялся, что уже не могу, – а секунд этих были сотни и тысячи.

А затем все пропало.

Я пытался засечь время – например, час, – чтобы быть уверенным, что не увижу богов именно потому, что они не сочли меня достойным, а не из-за того, что тут же бросился в объятия жизни, истосковавшись по искрящейся внутри силе и мощи. Сбивался со счета, начинал заново, терял запал и вновь считал. Время там если и текло так же, то ощущалось совсем иначе, как зелье в темном бутыльке без подписи: никогда не знаешь, то ли взял, не умрешь ли от первой капли.