Не сосчитать. Целых семьдесят лет. Двадцать пять тысяч дней, укладываясь спать и закрывая глаза, я воображал кровь, наполняющую его легкие, представлял, как заживо сдираю с него кожу и как в последние мгновения жизни у него не выдерживает мочевой пузырь.

Великое множество раз я думал об этом.

Но моим мечтам не было суждено осуществиться. Некулая убил другой жестокий король. Я убеждал себя, что меня устраивал и такой расклад. Пусть стервятники рвут друг друга в клочья.

Я себя обманывал. Врал самому себе.

Я сам хотел стать палачом Некулая.

И сегодня у меня была почти такая же возможность.

Первый раз, когда я ранил Симона в руку, и оттуда хлынула черно-красная кровь, я засмеялся. Громко, как безумец.

Это кровопускание пробудило что-то и во мне. Мой следующий удар был быстрее, жестче. Лезвие искало плоть Симона, как голодный зверь ищет добычу. Когда он сумел нанести ответный удар, я это едва почувствовал, обратив силу удара против него же.

Неистовство поединка настолько меня обуяло, что я далеко не сразу заметил некоторые странности. Казалось, Симона ничуть не пугали нанесенные мной раны. От очередного моего удара он покачнулся и попятился, но и тогда отнесся к этому как к пустяку.

Я толкнул его на стену. С моего меча срывались черные сполохи. Запах крови Симона будоражил мне ноздри.

Вот и все.

Прежде чем он умрет, я хотел заглянуть ему в глаза. Хотел насладиться этим зрелищем.

Хотел увидеть страх у него на лице, когда до него дошло, что раб, над которым он издевался двести лет назад, сейчас оборвет его жизнь.

Но, взглянув Симону в глаза, я не увидел страха. Я там вообще ничего не увидел. Пустые, налитые кровью глаза. Казалось, он смотрит не на меня, а сквозь меня на что-то невероятно далекое, словно за горизонтом.

В воздухе что-то угрюмо задребезжало, цепляясь за мою магию и проникая глубоко мне в жилы.

Я медлил. Внутри раздавался требовательный голос, повторявший: «Тут что-то не так».

Глянув поверх мускулистого плеча Симона, я вдруг заметил, как с внутренней стороны окна что-то мелькнуло.

Посреди пустого бального зала стоял Септимус и невозмутимо любовался нашим поединком. Он улыбнулся мне. От сигариллы, зажатой в зубах, лениво поднимался дымок.

Тут что-то не так.

Симон не пытался сопротивляться, хотя я прижал его к стене. Пульсация в воздухе становилась все ощутимее, а исходящий от нее звук – все громче. Непонятная рябь, взывавшая к моей магии, расширялась, как легкие на вдохе, и тащила меня к себе.