Ясон все еще пытается снять со своей спины Ореста, когда первый спартанец атакует Пилада. Микенец поворачивается, отражая удар, пытается в ответ рубануть по рукам нападающего, но слишком торопится. Спартанцы – закаленные воины, они понимают, что лучшая битва та, которую даже в спешке проходишь без потерь, а потому не оставляют ни единой щели в своей защите. Однако они не ожидают нападения Теодоры, которая бежит с берега, обнажив кинжалы, а затем вонзает их в незащищенную подмышку стоящего к ней спиной воина. Не ожидают, что она будет бить, бить, бить снова и снова в одно и то же место, пока он со стоном не рухнет под ее весом, истекая кровью. Кто-то инстинктивно нацеливает удар ей в голову, и Пилад выходит вперед, отражая его, хотя он не меньше других удивлен подобным развитием событий.

Только теперь начинается настоящая, весьма неприглядная схватка – круговерть ног и клинков, когда каждый пытается обойти защиту другого, атакуя и прикрываясь, рассекая кожу и плоть. Никто не кричит, не издает героических призывов к битве. Речь о жизни и смерти, поэтому дыхание лучше поберечь для боя. Пилад блокирует удар за ударом, держа меч перед собой, тем самым обеспечивая себе безопасность, но под этим натиском он не находит возможности для ответной атаки, не успевает поймать момент, когда отражение переходит в наступление, и начинает выдыхаться, пытаясь устоять на ногах, подворачивающихся на изрытом песке. Теодора, в свою очередь, кидается прочь от поверженного ею спартанца, когда его товарищ снова пытается разрубить ее надвое, но один из ее кинжалов застревает в трупе, и у нее остается только один. Более длинный меч спартанца со свистом режет воздух у ее горла, летит назад и едва не рассекает ей руку в запястье, когда она пытается отразить удар оставшимся у нее кинжалом.

Приена говорила ей никогда не сражаться вот так – в одиночестве, на расстоянии клинка, – но ее стрелы не попали в цель, и вот она здесь, отступает шаг за шагом, хотя понимает, что должна попытаться прорваться вперед, найти способ обойти рубящую защиту спартанца, сократить расстояние, которое теперь играет на руку ему, а не ей. Она пытается атаковать, но он отбрасывает ее свободной рукой, и этот удар звоном отдается в ее голове, заставляя рухнуть на четвереньки прямо в грязь.

Я тянусь перехватить его запястье, отвлечь хоть на миг, на кратчайшее мгновение – и тут меня окружают фурии. Я с визгом уворачиваюсь, когда они пикируют, нацелив когти и клювы мне в лицо, оглушают, сбивают с ног взмахами угольно-черных крыльев. Кровь они не проливают – даже фурии дважды подумают, прежде чем покуситься на кровь божества, подобного мне, – но душат, окружая своей чернотой, словно их целая стая, закрывают свет небес, ошеломляют идущим от их крыльев смрадом кислоты и металла, гниющей плоти, болезни и разложения, лихорадочным жаром и в то же время леденящим холодом. Я кричу и пытаюсь оттолкнуть их прочь, но они лишь теснее облепляют меня, дергая за волосы, цепляясь когтями за складки платья. Сквозь все это я, кажется, слышу крик Теодоры, чую запах смертной крови, пробивающийся сквозь облако хаоса вокруг фурий.