Его приказу повинуются. Ведь это спартанцы, в конце концов. Вся их жизнь – это служение.

На корабле, плывущем через узкую полоску воды, отделяющую Итаку от ее острова-соседа…

Кенамон сидит в стороне. В последний раз, когда он плыл на подобном корабле, тот покидал его родные берега, направляясь на север от того места, где остались его сердце, его семья, его надежды и мечты. То судно направлялось на Итаку, куда он не вез ничего, кроме сожалений и стыда.

А теперь он сидит, с головы до ног в крови, на корабле, плывущем на Кефалонию, а легкая качка и плеск волн напоминают о том, как далеко его занесло от дома.

Затем к нему подходит Пенелопа, а Эос с Автоноей – словно хрупкая с виду, но такая надежная стена – стоят на страже спинами к ним и следят, чтобы женихи, собравшиеся у руля и уже ругающиеся между собой, не подглядывали и не подслушивали.

– Кенамон.

Легкий кивок – ни один из них еще не спал, оба выдохлись после слов, которыми обменялись в свете раннего утра. Пенелопа оглядывается на своих служанок, еще раз убеждаясь, что ни один мужчина не смотрит на них, а затем с легкой улыбкой опускается на пол рядом с египтянином, посильнее закутавшись в шаль от холодного, сырого ветра и задевая его плечо своим, пока устраивается в этом укромном уголке корабля. Он удивлен, но не знает, что на это сказать, поэтому просто сидит рядом, наслаждаясь крохами тепла, что излучает ее тело рядом с ним. Спустя некоторое время:

– Кажется, я должна снова поблагодарить тебя за своевременное военное вмешательство.

– Не нужно, я…

– Нет, пожалуйста. Ты спас моего сына от нападения пиратов много лун назад. А теперь отличился еще раз, защитив меня, не говоря уже о царе Микен.

– Ах да. Ваш царь царей. Кажется, он не совсем… в порядке.

– Так и есть.

– Но ты все равно его защищаешь?

– А не должна?

– Прости меня. Я просто хочу сказать, что… из всех имеющихся у тебя вариантов ты выбрала самый безрассудный. Что, наверное, может подтвердить мой клинок.

Пенелопа слегка хмурится, но это выражение тут же сменяется вспышкой удивления – она удивляется себе, с потрясением понимает, что позволила эмоциям отразиться на лице в присутствии постороннего, более того, мужчины. Она пытается взять себя в руки, а он ждет, пока ей это удастся, любуясь формой ее подвижных бровей.

– Если мы чему и научились после Трои – хотя я сомневаюсь в этом, – так тому, что заключение союзов с захватчиками и палачами, даже если они сулят безопасность в настоящем, в будущем, безусловно, принесет большие беды. Вся Греция поклялась уважать и поддерживать справедливые требования Менелая и Агамемнона, поскольку, если начистоту, отказ превратил бы их во врагов двух этих варваров. И посмотри, куда эти клятвы их привели. В пески Трои, где они полегли точно так же, как могли бы пасть, защищая свои дворцы. По крайней мере, в этом случае они погибли бы за нечто большее, нежели просто… – Небрежный жест, который означает что? Амбиции Агамемнона? Залитые кровью стены Трои? Кричащую Елену, которую Парис тащит прочь за волосы? Счастливую Елену, радостно падающую в объятия возлюбленного? Глупую Елену, хихикающую девчонку, которая просто не потрудилась все как следует обдумать? Что означает этот небрежный взмах руки Пенелопы? Возможно, все это вместе или совсем ничего.