Лимбоя обратно в рабский барак сопроводила с вагонов толпа, не знавшая, то ли хлопать их по спине, то ли поколотить. Вестник оглянулся на Измаила, и герой поднял над головой руку и указал на небо, вытянув указательный палец. Вестник отвернулся, и лимбоя зашаркали вдвое быстрее.

— Покормите их, — крикнул герой, когда они покидали станцию. Позади него уже ждал Талбот.

— Мы премного вам обязаны, мистер Уильямс. Нам с вами нужно увидеться, как только вы оправитесь после своей суровой экспедиции.

Измаил был готов говорить уже сейчас, впиться нервными зубами в будущее.

— Но пока что, полагаю, у вас имеются более насущные дела.

Талбот просиял лучезарной улыбкой, положил руку на плечо героя и с добрым видом развернул к другому концу перрона — к поджидающему сиреневому «фаэтону».

— Кое-кто приехал забрать вас домой.

В оживленном беспорядке никто не заприметил, как с другой стороны поезда выскользнул Сидрус. На теневой стороне он переоделся и переобулся, а затем про шел позади вагона охраны, чтобы влиться в счастливую толпу. Кто-то сунул ему в руку кружку теплого пива, а остальные плясали вокруг поезда и аплодировали Мерину, махавшему с подножки поезда. Сидрус наблюдал, как его добыча садится в сиреневую машину. Видел дежурные поцелуи и рассмеялся. Все прошло не совсем так, как он хотел, а даже лучше. В лесу он позволил эмоциям возобладать и не дотерпел. Он хотел крови, но так много ее не ожидал. Ожидал он, что партия Измаила после первого же выстрела подожмет хвост и сбежит в лагерь. Чтобы дальше Сидрус выхватил из них циклопа и медленно изрезал в недрах Ворра. Но они сражались до горького конца. Гуано летучих мышей, найденное в пещере, сработало идеально, так что он откинулся и наблюдал, как две цепи людей решетят друг друга трассирующими зарядами. Тернистая роща стала добавкой. Вмешался он только дважды, когда казалось, что лучшие стрелки снимут Измаила. Этого он допустить не мог. Он бы не простил себя за то, что позволил ему столь легкую смерть. Лимузин тронулся, а он хлебнул приветственного пива и задумался об ожидающих его удовольствиях.

Глава тридцать третья

Глава тридцать третья

После первого часа палец отца Тимоти начал кровоточить. Чернила из сахарной воды помогали остановить кровь всякий раз, как он окунал его в раствор, но трение от писания по твердому камню брало свое. Когда отвалился ноготь, боль стала невыносима. Он стоял на четвереньках, а Модеста уселась выше и наблюдала за каждым движением с последней ступени каменной лестницы, ведущей к двери в потолке, что выходила в непокрытую скорлупу разрушенного дома. Модеста надиктовывала послание нескончаемой проповедью, которую он записывал слово в слово. Многие из этих слов он никогда не слышал прежде, так что ей приходилось проговаривать их по буквам. Это ее раздражало, зато ему давало время передохнуть в перерывах. Солнце косило лучами в прямоугольное отверстие над головой, а откуда-то снизу поднималось переливающееся свечение — из какой-то более открытой пещеры, полагал он. Плоская каменная поверхность сияла там, где покрылась влажными и частично невидимыми словами. Первые фразы были прозрачными, но чем больше он писал, тем пуще они матовели от крови. Модеста из-за этого была вне себя от радости и диктовала с таким удовольствием, какого он за ней еще никогда не замечал. Голос, как и тело, достиг новой зрелости, и его резонанс плясал в пульсирующем озоном воздухе, которым дышало море. Тимоти поморщился от боли и поднял руку от незавершенной буквы, протянул ей, чтобы она видела ущерб. Надеялся на сочувствие или хотя бы передышку. Не дождался ни того ни другого.