— Да, во многом это так, но сострадания и кротости ее лишила зверская семейная история. Нельзя винить только ее одну, — великодушничал Измаил.

— И то правда, — произнесла Сирена. После задумчивой паузы продолжила: — Как же тогда она нашла время и желание на богоугодные дела ради бедных и обделенных нашего славного города?

Измаил нахмурился, не представляя, о чем идет речь.

— Я встречала эту девушку, эту Шоле, в приюте для слепых, — объяснила Сирена. — Она заботилась о двух незрячих беспризорниках. По сути, попрошайках. Привела их для ухода. Что, по-твоему, за тайный мотив для такой доброты у человека, лишенного сострадания?

Измаил чуть не рассмеялся. Да она спятила, думал он, стараясь скрыть огонь, растущий за оком. Стараясь скрыть гнев и пощечину, которые так и хотелось отвесить ей сполна. Сирена закончила — подошла к двери камеры и подождала, когда ее выпустят. Комендант рявкнул приказ и заколотил в металлическую дверь. Засов сдвинулся. Перед уходом она обратилась к офицеру так, словно, кроме него, в этой душегубке никого не было.

— Я, конечно же, оплачу все повседневные нужды мистера Уильямса до самого суда. Я не желаю получать от него новых сообщений. Не желаю иметь ничего общего с этим делом. Я ясно выразилась?

— Да, мадам, совершенно ясно, — ответил комендант и проводил ее из ошарашенной камеры. Выждал почтительное время, чтобы та покинула здание, после чего предъявил Измаилу обвинение в убийстве Шоле. — Будь это в моей власти, я бы освежевал тебя точно так же.

Суд был коротким и скучным, а исход — неизбежным. Свидетели показали, что Измаил — один из немногих, если не единственный, кто знался с Шоле после ее приезда больше месяца назад. Дройши подтвердили, что он ее единственный постоянный посетитель. Их замечания насчет сношений двух изувеченных незнакомцев у них дома пришлось прерывать судье. В некоторых предметах одежды, найденной на лестнице, без труда опознали искусную руку и специальный номер профессиональных портных Сирены. Ее показания о местонахождении обвиняемого той ночью были неопределенными. Точно не в ее постели, а существовали и слухи о том, что он бегал полуголым рядом с местом преступления. Свидетельству Антона Флейшера вроде бы полагалось укрепить репутацию Измаила, но слабая и неуверенная речь только усугубила сомнения в поведении и мотивах. Амбиции и скрытность молодого Флейшера были удалены и замещены мыслями и воспоминаниями авторства Талбота. Обвинение в лице Якоба Климта быстро расправилось с расплывчатой неуверенностью Антона и в итоге получило лишь новое доказательство против обвиняемого. Все намеки на то, что Измаил — герой войны, быстро отвергли: Климт театрально объявил, что никаких документов на человека, зовущего себя Уильямсом и отвечающего описанию Измаила, не найдено. Более того, не найдено вообще никаких доказательств его существования. Самое трогательное и поразительное свидетельство прозвучало из уст слепого сержанта Вирта, рассказавшего об отваге и человечности Измаила во время спасения его и других раненых. Но все это подмяла жестокость преступления, которую Климт расписал в самых мрачных красках. Байку Измаила о мстительном лесном страже объявили вздором. Не было найдено никаких следов человека по имени Сидрус. Тот исчез из города много лет назад. Все, что говорил Измаил, смахивало на ложь. Полиция упомянула о «жемчуге», и снова ему пришлось лгать. Сомнений в исходе не оставалось, и трем судьям потребовалось всего сорок минут, чтобы прийти к вердикту.