Все пропало, все. Остались только скудная душная камера и боль воспоминаний, зарезанная надежда. Измаил прекратил подавлять вымышленные картины будущих событий. Они настанут, несмотря ни на что. Попытки приструнить их измотали его последние часы и измучили сны. Так что он сдался и позволил им хлестать. Хихикающий поток возмездия, извинений и оправданий бился в размывающийся камень его существа, что превращался в мягкую версию его упорства: глаз. Глаз, которому следовало доверять. В созданной для него голове. Нынешнее лицо — преступление, кощунство, о чем и предупреждал Небсуил перед тем, как Измаил принудил старика к операции.

В камере не допускалось зеркало. Но он пристально и подолгу всматривался в узкую воду в жестяном умывальнике. Разглядывал другой глаз, устроившийся в мастерски поджатой рубцовой ткани и тугих швах тонкой операции Небсуила. Глаз Маклиша. Глаз, живший без крови и любого другого питания. Вырванный из немертвого тела шотландца перед тем, как его сожрали заживо антропофаги. Измаил гадал, сколько тот еще протянет в отрубленной голове. Будет ли подергиваться в полом черепе после того, как западет внутрь, в гнилое гнездо гибели. Об известке Измаилу никто не рассказывал.

Сей глаз стал оскорблением — символом чужого мира, укравшего уникальность своими требованиями единообразия. Живой губительный компромисс в живом лице, победоносно продолжающий существование, когда сам Измаил станет хладным трупом. «Если глаз соблазняет тебя…»

До встречи с Долговязым Адамом оставалось два дня. Камеру вновь навестил старший палач, всегда в сером шелковом капюшоне, — на сей раз привел портного деревянных костюмов. Сам ничего не говорил, просто стоял с охранником, пока плотник вносил последние изменения в гладкие белые лоскуты. Других посещений не планировалось. Его так называемые друзья не придут. Уже сдали его ожидающему механизму. Это подтачивало сердце, как тут он увидел гвоздь. Тот вывалился из башмака плотника. Во время снятия мерки Измаил встал и походил, жалуясь на затекшую ногу. Остальные переглянулись, и человек в капюшоне кивнул. Измаил всем весом наступил босой ногой на гвоздь, вминая его в занывшую плоть. Когда они ушли, он достал его и спрятал под брезентовыми ремнями на неудобной постели. Он не позволит глазу пережить его. Убьет раньше, чем его самого сунут в этот омерзительный костюм. Умрет таким, каким родился — циклопом.

Глава сороковая

Глава сороковая

Покарав Шоле, Сидрус вернулся в свое бывшее жилище в Эссенвальде. Он не подходил к этим запертым комнатам с тех пор, как его прокляли на жизнь в иллюзорной трясине. Теперь он встал перед дверью, которую смастерил сам, и мало-помалу вспомнил последовательность своего замысловатого замка. И слава богу, потому что, помести он пальцы не в те скважины, маленькие лезвия на пружинах сняли бы их кончики с целиком исцелившейся руки.