– Да, здесь намного лучше, – вздохнул Джек, решив не заострять внимание на делах Дома. Он плюхнулся на подвесные садовые качели под одним из старых вязов на окраине участка и устало вытянул ноги. Вельветовые штаны задрались, оголив тощие лодыжки и следы болотной грязи с кладбища на них.

Как бы он этого ни отрицал, но лето тоже имело своеобразную прелесть. Запах цветов был Джеку противен, зато ему нравились тепло и безоблачное небо, а еще то, как резко контрастировали сухие, желтые и разлагающиеся листья на земле с такими же, но зелеными на деревьях. В присутствии Ламмаса вязы принарядились, сбросили позолоту и надели самые сочные свои наряды. Они больше не звали Джека уснуть под их пологом, не тянулись к нему, чтобы нянчить, и не баюкали шелестом. Если осень – это грань между жизнью и смертью, то теперь эта грань в Самайнтауне стерлась, и жизни вокруг было больше, чем чего‐либо еще. Даже Джек испачкался в ней, когда прикоснулся к дерябому стволу: пальцы слиплись от смолы и сока. Старые друзья Джека вороны тоже молчали, но пели синицы, которых он не слышал тут отродясь.

Лето… Может быть, Джеку даже оно нравится. Может быть, он бы никогда не увидел его воочию, если бы не все это.

– Итак, зачем ты пришел? – поинтересовался Ламмас, заслонив своей фигурой всю красоту вокруг.

На фоне леса его силуэт, одетый сплошь в черное, напоминал уголь, случайно упавший в чан с изумрудами. Отчего‐то он показался Джеку ниже, чем был до этого, но выглядел, как всегда, опрятно. В отличие от Барбары, все это время мечущейся внизу от беспокойства, тень Ламмаса лежала за ним спокойно, вполне естественных размером и форм, почти неотличимая от обычной. Покой ее, однако, был иллюзорным: теперь Джек знал, что в мгновение ока она тоже может обратиться в острое оружие.

– Хочешь сдаться? – спросил Ламмас в шутку, приподняв уголки вечно растянутого рта еще повыше.

– Да, – ответил Джек серьезно.

Вороны все‐таки закричали, захлопали крыльями, возмущенно поднимаясь в воздух. Барбара последовала их примеру, будто тоже захотела взлететь. Раскрылась, растеклась там, где солнце светило ярче всего и где тень не могла лежать априори, и полезла к Джеку, карабкаясь по его ногам, пока он осторожно, но бескомпромиссно не смахнул ее назад и не прижучил носком ботинка.

Если в Самайнтауне и был истинный предатель, то это Джек.

– Самайнтаун твой, – сказал он Ламмасу с качелей, разведя руками. – Забирай.

– Вот так просто? – склонил Ламмас голову на бок. Льняные спиральки волос разметались, упав на темные, почти черные глаза, которые тот насмешливо сощурил. Рот его, казалось, вот-вот порвется – даже по своим обычным меркам он улыбался слишком широко, обнажая весь ряд щербатых, немного неровных зубов.