– Видишь того урода? – спросил вдруг Херн, показывая на громилу большим пальцем, и Франц моргнул несколько раз, прежде чем смог сфокусировать взгляд на этом огромном големе (вот, на кого он похож!). Тот по-прежнему облокачивался о дверцу внедорожника, будто боялся, что Франц все‐таки сможет миновать Херна и открыть ее… Или же что это сделает сама Кармилла? – Он тут вчера ночью испортил мне дивное свидание «в назидание от Ламмаса», мол, чтобы я не отвлекался и дело им не запорол. Из-за этого Титания теперь видеть меня не хочет, джимпи-джимпи меня душит, едва я пытаюсь к вашему порогу подойти. Так что да, пожалуй, я бы не отказался от своего рода поддержки…

– По рукам! – воскликнул Франц радостно. Он даже не ожидал, что это будет настолько просто. – С этого дня только и буду говорить, какой ты славный парень, Херн Охотник. Самый лучший во всем мире! После Джека, конечно, а то Тита не поверит. В общем, считай, второе свидание уже у тебя в кармане, чувак. Клянусь. Но сначала ты…

– Нет, сначала ты. Пусть Титания ответит на любое из моих писем, которые я ей послал, и тогда, так и быть, я разрешу тебе увидеть Кармиллу.

И Херн ушел, помахав ему на прощание рукой. Франц так и остался стоять столбом, ошеломленный тем, как изящно, ловко и красиво он умудрился загнать самого себя в еще больший тупик, чем тот, о который бился головой до этого. Голем снова ухмыльнулся, а затем обошел машину и сел за руль, когда в нее нырнул Херн. Черный внедорожник вместе с Кармиллой уехал, и Франц остался с чем‐то, что было ненамного больше, чем ничто.

– Ты что, остатки мозгов умудрился себе вышибить?

Лора встретила его, как обычно, – недовольством. Но в этот раз оправданным: Франц вернулся домой на два часа позже, чем рассчитывал, потому что вырубился по дороге, даже не дойдя до своей машины, от кровопотери и голода. Кожаная куртка, изодранная, повидавшая всякое за прошедшую ночь, висела на нем клочьями, а по джинсам на коленях расплывались пятна грязи, рыбьего жира и мазута. Кто‐то, похоже, принял его за бездомного и сжалился, потому что, очнувшись, Франц нашел у себя в кармане булочку с картошкой. Выкинуть ее не поднялась рука, и Франц, хоть и не ел человеческую пищу, положил ее на обеденный стол, как только вошел в Крепость.

После этого он умылся, причесал волосы, с которых почти слезла черно-серая краска, обнажая такой же темный, но более естественный цвет, и содрал с тела липкую, задеревеневшую от крови кофту. Последнее он сделал прямо при Лоре, потому что она вкатилась на своей коляске в коридор в самый неподходящий момент. Франц увидел в отражении зеркального комода ее вытянувшееся лицо, покрытое почти белой пудрой с голубыми тенями, и порозовевшие щеки, прежде чем она отвернулась.